Солдат великой войны
Шрифт:
– Нет, – покачал головой Николо.
– Какие-то отрывки я до сих пор помню. Могу процитировать: «Мы намерены воспеть любовь к опасности. Мужество, отвага и бунт – элементы нашей поэзии… Мы за агрессивное движение, лихорадящую бессонницу, смертельные прыжки и удары кулака… Наша хвала человеку у руля… Теперь красота может быть только в борьбе. Ни одно произведение, лишенное агрессивности, не может быть шедевром, и, таким образом, мы прославляем войну». Лихорадящая бессонница? Смертельные прыжки? Может показаться смешным, если отбросить их влияние на страну. Когда люди пишут на городских стенах ожесточенную дикость, город тоже становится ожесточенным и диким. Ты, вероятно, незнаком с одами Фольгоре [6] углю и электричеству, да тебе это и ни к чему. Можно представить, что кто-то способен написать пристойную оду углю или электричеству, но эти лишены даже тени юмора, какие-то маниакальные, ужасающие примеры поэзии, правда, они хорошо согласуются с соцреализмом другой стороны политического спектра.
6
Лучано Фольгоре (Luciano Folgore, настоящее имя Омеро Векки (Omero Vecchi), 1888–1966) – итальянский поэт-футурист, драматург.
Тут Николо вытянулся во весь рост, покраснел и с видом полицейского агента в мелодраме, открывающегося группе диверсантов, объявил:
– Я коммунист.
Он вроде бы и гордился этим, но одновременно и чувствовал себя униженным.
Алессандро прошел еще несколько шагов, гадая, почему же его прервали, и посмотрел на юношу с мягко насмешливым выражением, таким же, как и после заявления Никколо о желании принять участие в проигранных сражениях, как будто оно могло принести победу Италии.
– Господи, ты хочешь сказать что-то еще, или я могу продолжать?
– Нет, но сказанное вами… это некрасиво. Пожалуйста, помните о том, что я социалист.
– Я думал, ты коммунист.
– Разве есть разница?
– Ты член партии?
– Да нет.
– Молодежной организации?
– Играю в футбольной команде завода.
– Тогда почему ты утверждаешь, что ты социалист… или коммунист?
– Не знаю. Просто я так считаю.
– Так ты голосовал?
– Я еще слишком молод.
– Как ты будешь голосовать?
– Встану в очередь, мне дадут лист бумаги. Потом я отнесу его в такое место, где смогу…
– Я не про это. За кого ты будешь голосовать, за какую партию?
– Откуда я знаю?
– Тогда откуда ты знаешь, кто ты по политическим убеждениям?
– Я же сказал. Просто знаю.
– И что с того? – возмущенно спросил старик, внезапно рассердившись, что его прервали.
– А вы коммунист? – спросил Николо, предположив, непонятно по какой причине, что Алессандро скорее не коммунист, а христианский демократ.
– Нет.
– А кто?
– Какая разница? Изменится для тебя что-то от того, кто я? Нет. Так что позволь мне продолжить. Были и другие. Они плодились как кролики. Папини [7] , этот сукин сын, хотел предать огню все библиотеки и музеи. Он утверждал, что дебилы – самые глубокие философы, и к этому выводу его могло привести только самовосхваление. Добавь к этому кампанию Маринетти против спагетти, желание ди Феличе научить каждого ребенка убивать животных и всякие оды и симфонии углю, сверлильным станкам, кинжалам и ювелирным булавкам, и ты получишь школу. А в сочетании с Д’Аннунцио [8] – движение.
7
Папини, Джованни (Papini, Giovanni, 1881–1956) – итальянский журналист, эссеист, литературный критик, поэт и писатель.
8
Д’Аннунцио, Габриэле (D'Annunzio, Gabriele, настоящая фамилия Рапаньетта, 1863–1938) – итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель.
– С каким Д’Аннунцио?
– Что значит, с каким Д’Аннунцио? – переспросил Алессандро.
– Фамилия показалась знакомой.
– Я не могу объяснять тебе все и вся. Мне следовало это знать. Разве можно ожидать, что ты поймешь теорию, понятия не имея, о чем речь. Я ошибся, углубившись в подробности. Позволь начать снова, максимально все упростив. Это была великая, разрушительная война. Она бушевала в Европе с девятьсот четырнадцатого по девятьсот восемнадцатый. Италия оставалась в стороне до весны девятьсот пятнадцатого. Потом, главным образом позарившись на Южный Тироль, Альто-Адидже, мы вступили в войну против Австро-Венгрии, и погиб почти миллион человек.
– Вы участвовали в той войне?
– Я участвовал в той войне.
– Расскажите, какой она была.
– Нет, – ответил Алессандро. – Помимо прочего, у меня просто нет сил.
Они уже шли по улочкам Ачерето. Даже в десять вечера город спал, закрыв окна ставнями. В центре города находилась площадь с фонтаном посреди. Они присели у фонтана.
Не горело ни единого огня, луна еще не поднялась, но света звезд хватало, чтобы различать силуэты окружающих площадь домов и всего, что на ней двигалось. Вода била из фонтана мощной струей и мягко падала в бассейн. Иногда брызги долетели до Алессандро Джулиани и Николо Самбукку.
Алессандро положил руки на набалдашник трости. Днем его могли бы принять за землевладельца, мэра или врача, отдыхающего у фонтана после посещения пациента. Болело в бедре и чуть выше колена. С течением времени все больше давала о себе знать одна из ран, но боль его только радовала. Боль неизбежна, и он знал, что в борьбе с ней победа в итоге останется за ним. Вернувшись с фронта зимой в унылый и деморализованный Рим, он частенько чувствовал, как сильно ему не хватает войны, об окончании которой он раньше мечтал. То же происходило и с болью.
Возможно, из-за возраста спутника Алессандро чувствовал себя молодым, и его пугало, что к нему могут вновь вернуться воспоминания юности. Некоторые из его коллег и студентов заявляли, что их так тронула та или иная книга, что они перечитывают ее снова и снова. Что с ними происходило? О чем они думали? Они лукавили? Возможно, его следовало назвать дураком, но он придерживался мнения: если книга действительно хороша, достаточно прочесть ее один раз, чтобы она тронула тебя, изменила, сделала другим. Стала бы частью тебя и уже никогда не уходила, персонажей ты любил бы так, словно сам их и создал. Кому охота пахать и без того идеально вспаханное поле? Перечитывать такую книгу все равно, что заново переживать свою жизнь, а это обычно невероятно больно. По работе ему приходилось перечитывать книги, но никакого удовольствия он от этого не испытывал – только раздражение и злость.
Он посмотрел на Николо, который, лежа на боку, ухом на каменном бортике фонтана, и доверху закатав рукав рубашки, шарил рукой по дну, пытаясь достать лежащую там монету.
– Думаешь, оно того стоит? – спросил Алессандро.
Николо промолчал, решив, что лучшим ответом станет поднятая в воздух, поблескивающая от воды монета в сто лир.
Нащупав монету, он с облегченным вздохом выпрямился, достал из кармана коробок спичек, зажег одну левой сухой рукой.
– Что это? – спросил он Алессандро, который видел в мерцающем свете спички, что рука юноши стала более бледной от пребывания в холодной воде.