Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Ничего… – сказал мальчик. И слабо повторил: – Ничего…
– Прохоров насмерть убитый, – сказал, догоняя Синцова, тот первый солдат, что выполз навстречу на гребень. И, поравнявшись, спросил: – Может, вытащить его? Немцы больше не бьют.
– Заберем, как стемнеет, – сказал Синцов.
– Давайте понесу… – Солдат потянулся к мальчику.
Солдаты понесли мальчика, а Синцов пошел рядом, шаря в карманах ватных брюк. Там должен был лежать индивидуальный пакет, но его не было. И только потом, уже удивившись –
– У меня есть. – Один из солдат заметил, как Синцов шарит в кармане, и остановил второго: – Погоди, дай пакет достану.
– Не надо, – сказал Синцов. – Сейчас дойдем…
Богословского не было, наверно, распоряжался огнем, а Люсин стоял как вкопанный там, где остался.
Синцов увидел его бледное лицо и прошел мимо.
– Санинструктора к комбату!
– Я здесь, – близко отозвался голос.
– А солдата там оставили? – за спиной у Синцова спросил Люсин. – Убитый?
– Был бы живой, не оставили бы… – тоже за спиной у Синцова сказал один из солдат, несших мальчика, и в голосе его было презрение.
– Занесите куда-нибудь в землянку и посмотрите, – сказал Синцов подошедшему санинструктору.
– А вас, товарищ комбат?
– Идите! Без вас перевяжемся. – Синцов потрогал пальцами рваную мякоть вокруг раны. Да, кости были целы!
Один из набившихся в траншею солдат, зажав конец нитки в зубах, с треском рванул индивидуальный пакет и стал перевязывать руку комбату.
– Потуже, – сказал Синцов.
– Сильно ранило? – спросил у него за спиной Люсин.
Синцов отвернулся от солдата, который перевязывал ему руку.
– Двух человек из строя вывели, – сказал он сквозь зубы, глядя в бледное лицо Люсина. И хотя форма выражения была безличная, выражение лица Синцова не оставляло сомнений: он сказал это не о немцах, а именно о нем, о Люсине.
– Но парень-то живой остался, – сказал Люсин.
И что-то в этом ответе еще больше обозлило Синцова. Об убитом солдате Люсин уже не думает, убитого солдата он уже списал в уме. «Парень-то живой остался». А солдат? Солдат, который сделал для этого чужого мальчика за несколько минут больше, чем для другого родной отец сделает за всю жизнь! Пошел без приказа, чтоб спасти, и умер ради этого. Не только умер, но и за эти минуты осиротил родных своих детей! А этот уже и не думает о нем!
– Кто вам разрешил брать мальчишку с собой? – спросил Синцов. – Захотели идти, шли бы сами! Почему чужой жизнью распорядились, по какому праву?
– Он сам хотел, взялся к тебе проводить, – растерянно сказал Люсин.
Синцов ничего не ответил, подумал про себя: «Может, и так! А ты все равно сволочь. А мальчишка, боюсь, умрет…»
Подумал так в первый раз, еще когда полз по снегу, а потом, когда нес, показалось в теле что-то безнадежное, еще живое, но уже неживое…
– Товарищ
Солдат, перевязавший Синцову руку, протягивал ему связанный в лямку бинт.
– Руку – подвесьте, а то крови лишней вытекет…
Синцов нагнул голову, солдат накинул ему на шею лямку. Синцов сунул в нее руку и пошел по окопу к землянке.
– Ну как? – спросил он, войдя.
– Сейчас, – сказал санинструктор.
Над головой в перекрытии зияла дыра, обшитые досками стены от взрывов выперло внутрь, и из-под них, шурша, сыпалась земля.
– Лучше землянки не нашли? Того и гляди, обвалится, – сказал Синцов.
– Другие еще хуже этой, разбитые, – сказал санинструктор.
Нагнувшись над мальчиком, он заканчивал перевязку. Приподнимая его одной рукой, еще раз пропускал бинт под спину. Мальчик длительно, прерывисто застонал. Санинструктор разогнулся, накрыл мальчика полушубком и повернулся к Синцову.
– Две пули, – сказал он. – Одна в живот, одна в бок…
«Наверно, та, которая мне через руку прошла», – подумал Синцов.
– Надо скорей вывозить, – сказал санинструктор. – Пульс неплохой. Если быстро на стол, может, еще и выживет.
– Организуйте, – сказал Синцов и нагнулся над мальчиком. – Ну, что ты, как?
Мальчик попробовал открыть глаза и не смог. Снова попробовал, открыл и опять закрыл. Синцов махнул рукой и вышел, столкнувшись у выхода из землянки с Богословским.
– Подбери мне к завтрему у себя в роте кого-нибудь подходящего в ординарцы. Постарше кого-нибудь, – сказал Синцов и повернулся к подошедшему Люсину: – Расспросите бойцов о подвиге старшего сержанта Чичибабина. Он при атаке этой траншеи закрыл грудью пулемет и обеспечил успех. Найдите тех, кто видел. Раз уж пришли, так делайте свое дело…
И, не обращая больше внимания на Люсина, пошел по окопам с Богословским, объясняя подробности предстоящей атаки высотки.
Адъютант батальона Рыбочкин пришел с людьми своевременно и даже раньше, чем было обещано, еще до окончательной темноты.
Немецкая высотка чуть заметно серела в надвинувшихся сумерках. Ильин еще раз за этот трудный день проявил свою исполнительность: наскреб больше людей, чем просил Синцов. Не пятнадцать, а двадцать человек, не считая адъютанта и пришедших вместе с ним Завалишина и уполномоченного.
– Значит, теперь ты вместо Лунина ротой командуешь… – сказал Завалишин Богословскому. А когда присели все вместе в землянке, чтобы при свете поглядеть на карту, протер очки и добавил: – Теперь один я в батальоне декабрист остался.
Синцов посмотрел на него и, с трудом продравшись в памяти через все события дня, вспомнил тот, ночной, казавшийся теперь уже далеким разговор в землянке, когда Завалишин пошутил про двух декабристов – себя и Лунина.
Мальчика в землянке уже не было, его унесли.