Солдаты и пахари
Шрифт:
Пленные немцы шли организованно, соблюдая дисциплину. Каждый офицер, назначенный руководителем колонны, имел специальную карточку с указанием маршрута, мест отдыха и приема пищи. Не «перерабатывавшие» никогда еще такого количества пленных, наши штабисты и интенданты мгновенно нашли решение этой нелегкой задачи… Полетели к колоннам машины с кипятком, кухни дымились под обрывами, в заветерье.
А они двигались… Нескончаемые колонны людей, обмороженных, вшивых, униженных. Их силком повыгоняли из подвалов лежавшего
— Товарищ генерал, — опасливо заговорил стоящий рядом Тихон Пролаза. — Разрешите спросить?
— Давай, спрашивай.
— Как вы думаете, товарищ генерал, скажут они нам после спасибо или нет?
— А ты как думаешь?
— Думаю, что нет.
— Поясни.
— Они же не поняли ничего… Гитлер у них — главная сука… И он все еще гавкает на нас… Ну и, сами понимаете, сучка — гав, щенята — тоже гав. Будут они на нас гавкать еще долго!
— Ишь ты! — Макар только что понял хитрость своего ординарца… О чем угодно старается затеять разговор, только не о нем, не о Рудольфе. Не о беде!
Степка, Рудольф… И этот старый хитрец Тихон Петрович!
Сколько же было у Макара и Оксаны радости и печали с ними пережито, перемолото… Тихон — это же непоседа. Не сидится ему, не лежится всю жизнь. Уходил с детьми в не тронутые цивилизацией дальневосточные сопки, на рыбалку или за ягодами. Учил ребятишек охотничать, ловить рыбу, угадывать непогоду, распознавать травы. И все у него выходило запросто, непосредственно… И все вызывало огонь бдительной Оксаны Павловны. Из-за этого Макар строжил своего ординарца, экзаменовал жестко.
— Ты часто объясняешь ребятам названия растений. Так?
— Точно так. Это необходимо хорошему военному человеку.
— Правильно. Но ты мне скажи, как, к примеру, называются вот эти соцветия? — Макар указывал на пушистые почки вербняка.
— Это? Неужто не знаешь? Это — котовы яйца.
— Ага. Ясно. А вот это? — встряхивал Макар веточками дикого винограда.
— Это — виноград. «Козьи титьки» называется. Ты что, товарищ командир, простых вещей не знаешь?
Макар втолковывал Пролазе, что так растения называть нельзя, что есть научные их названия. Но Пролаза возмущался и начинал сердиться:
— Во веки веков так называли, и люди не хуже вас были. А сейчас нельзя. Парнишкам вредно! Как услышат, так сразу и испортятся! Тьфу! Прости меня грешного!
А Степа и Рудик? В какую «глухую защиту» уходили они, оберегая Тихона. Они вставали плечом к плечу, задиристые, как молодые фазаны. И говорили родителям веские и даже обидные слова: «Только бездельники могут сидеть сложа руки и не изучать край, в котором живут… Тихона Петровича не троньте! Вам его не понять».
И сам Тихон в те годы не раз говаривал Макару:
Женился Тихон поздно и неудачно. Было это в Саратове, перед войной. Высокая, чуть сутуловатая Фроська не оплакивала свою девичью красу да русу косу, да молодую волюшку, да отчее заступничество. Она была худруком в военном ДК, играла на скрипке, забывала о Тихоне. Но это куда бы еще ни шло. Начала Фроська водить домой разных мужиков, как она объясняла, «репетиторов». Застав ее однажды с очередным «репетитором», Тихон объявил:
— Жена из тебя, Фроська, не получится, потому как зад у тебя с рождения в дегтю… Давай мой чемоданчик и не льни ко мне… Можешь быть свободна!
Дети командира, Рудольф и Степа, стали для Тихона Пролазы утешением и радостью, предметом забот и волнений… И вот пришло горе. Они, стареющие военные, приняли его так же мужественно, как и потерю Сани в далеких двадцатых годах. И, может быть, все было бы зарубцовано и смято беспокойной, неустроенной военной жизнью и продолжавшимися лишениями, если бы однажды вечером не позвонила из штаба корпуса ничего не знавшая о гибели сына Оксана Павловна.
…Тернисты и неисповедимы военные дороги. То разбегутся навеки, оставив в памяти лишь едва приметные следы, то сойдутся в одну, и побежит такая дорога, как одна судьба, в одну сторону. И врачует эта судьба, и объединяет, и надежду хранит всем по равной дольке.
Легко об этих дорогах слушать, да страшно видеть.
В штабе корпуса Оксану Павловну решили подготовить к горестному сообщению о гибели сына. Командир корпуса Семен Викторович Екимов, даже в самых трудных условиях любивший создавать хороший жизненный уют и требовавший этого от подчиненных, провел ее в ярко освещенную, устланную коврами землянку.
— Это у нас апартаменты для гостей, — посмеивался он. — Я тут пленных немецких генералов перевоспитываю.
— И удается?
— Нет, Оксанушка, не удается. Безграмотный народ, темнота и волки!
Ловко открыл красиво оформленную бутылку вина.
— Выпей две капли.
— Такие вина вам Ставка посылает? — кивнула Оксана на бутылку.
— Есть и трофейные… Есть и свои вина, не хуже… А солдатам водку только свою даем… От мороза — спасение великое! Ну, ты давай выпей! Сейчас Тарасов приедет.
И тут Оксана неожиданно для себя увидела все враз: и нервно бьющийся на виске генерала сизый живчик, и вздрагивающие его щеки, и смертельно усталые глаза. Он, кажется, поймал этот ее немой вопрос, заговорил тихо, торжественно:
— Ты, пожалуйста, будь мужественной, Оксана… — Маленькая рюмочка дрогнула, вино плеснулось на ковер.
— Говори, Екимов. — Она зашаталась в нервном ознобе. — Рудольф? Да? Так?
— Ему… посмертно… звание Героя…
— Господи!