Солдаты неба
Шрифт:
Внизу, под каждым деревом и кустом, полно фашистов и техники. Бросаю истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако кусок металла догнал н врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали меня, обжигая лица. «Вот тебе и получил наглядное донесение о результатах вылета», — с досадой подумал я, не видя ни солнца, ни неба, ни земли.
В этот момент я не испытывал никакого испуга. Досада раздирала меня. На кон черт нужно было фотографировать останки фашиста!
А мой «як», надрываясь в последних тяжелых вздохах, карабкался все выше и выше. Он, точно разумное существо понимал, что наше с ним спасение только в высоте.
Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар погас. Остатки горячей воды и пара быстро вылетели через открытую кабину.
Снова вижу землю и небо. Беру курс на восток, на солнце: там свои. Рядом со мной, крыло в крыло, словно взяв меня под руку, летит Иван Андреевич. Вверху Лазарев и Коваленко. Охрана надежная. Приятно в трудную минуту видеть друзей. Но дотяну ли до линии фронта?
Ответ дал мотор. Он не вытерпел тряски и стал захлебываться, словно моля о помощи. Обильно хлынуло масло. Желая облегчить работу мотора, уменьшаю обороты. Тряска ослабла, но появился какой-то скрежет, писк, запахло едкой гарью и бензином. Я понял, что вот-вот остановится винт.
В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты — Он показывает 1100 метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а я нахожусь от передовой, наверное, в тридцати — сорока. Вся надежда па мотор. Но он, задыхаясь, угрожающе зачихал и, выплеснув из себя последние языки пламени, заглох.
Земля! Она для летчика после сурового неба всегда желанна. Сейчас же я был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто снижался. Я взглянул в небо. Оно синее-пресинее и густое, до того густое, что кажется, подними руку — и ухватишься за него. Если бы это было так!
Мертвая машина угрожающе сыплется вниз, именно сыплется, а не планирует. При ударе можно погибнуть или же, потеряв сознание, оказаться в руках фашистов. У меня пистолет с двумя обоймами патронов, да еще в кармане целая коробка — пятьдесят штук.
Нужно сесть нормально. Обязательно нормально, иначе не сумею воспользоваться оружием н попаду в плен.
Смотрю вперед, на землю. Там леса Полесья с пятнами болот и полян. В болото, садиться опасно: засосет.
Приближаются редкий лесок и кустики, припорошенные сизой дымкой. За ними небольшая поляна с одиноким домиком, прижавшимся к лесу. Сяду здесь. Домик может стоять только на сухом месте. Впрочем, выпора уже нет.
Земля, казавшаяся с высоты плоской, спокойной, зашевелилась, ожила. Деревья редкого леса угрожающе выросли и ощетинились. Все начало принимать свою земную реальность. Поляна с домиком тоже в движении, но она еще далеко. Могу не долететь до нес и оказаться в болоте.
Теперь уже вижу, что подо мной сквозь посиневший снег зловещей чернотой поблескивает вода. Над ней стелется испарина, кажущаяся ядовитым дыханием бездны. А деревья и кусты стали необыкновенно большими, противными и как бы бросились в атаку. Не уклонись от их натиска — н «яка» вместе со мной поглотит пучина.
Стараюсь задержать снижение самолета, но болото неумолимо притягивает его к себе. И деревья уже рядом. Деревья на болоте? Да в них, может быть, спасение! Выскочу из самолета и уцеплюсь за дерево, чтобы не засосала трясина. Только успеть бы выскочить.
Торопливо расстегиваю привязные ремни, чтобы выброситься из кабины, когда самолет начнет кувыркаться на болоте. И только успел это сделать, как макушка сосны хлестнула но крылу. Чтобы чуточку приподнять машину, хватаю ручку управления полностью на себя. На какой-то миг «як» застывает в воздухе. «Родной, продержись еще секундочку…» «Як» внял моей мольбе, держится. Молодчина! Ну, еще! Нет, он окончательно потерял скорость, проваливается и, подминая под себя деревья и кусты, грузно плюхается на болото.
Машина уже не в моей власти, а во власти инерции, которая может и перевернуть ее, и раздавить меня, поэтому бросаю управление и опираюсь руками о кабину. Теперь готов ко всему: самолет начнет кувыркаться — пригну голову к коленям, чтобы деревья не оторвали ее, резко остановится — не ударюсь головой, а если будет тонуть — выскочу.
«Як» и в последний момент не подкачал. Разбросав по сторонам кустарник, он поднатужился и, как лодка, проскользнв по воде еще несколько метров, выполз на поляну.
Неожиданность — коварный враг для летчика. Ее в полете ждешь постоянно, к ней вырабатывается иммунитет. И сейчас, приземлившись, я подготовился к встрече с фашистами. В руке пистолет на взводе. И — никого. Никто ко мне не бежит, ничто не шелохнется. Все словно застыло. Противник, очевидно, притаился, чтобы с меньшими потерями схватить меня. Настороженно озираюсь. Дуло пистолета следует за взглядом. Ни души. Воронки от бомб и снарядов. Самолет остановился метрах в пяти перед одной из таких ям. Они напорошены снегом, и с воздуха заметить их было невозможно.
Шум пронесшегося надо мной самолета заставил взглянуть в небо. Иван Андреевич! Он выпускает шасси и делает разворот. Собирается, очевидно, сесть рядом со мной. Единственное мое спасение — он: сядет н я с ним улечу. Но может ли здесь приземлиться «як»? Поляна метров триста на девятьсот. Но размерам подходит. А окопы и воронки? Нет, здесь «як» не сядет, тут может опуститься только По-2. — Ваня, садиться нельзя! Пли домой! — кричу по радио. По радио не работает. Пулей выскакиваю из кабины, машу, чтобы улетал домой. А Иван Андреевич, под охраной Лазарева и Коваленко, упорно снижается, рассчитывая приземлиться возле моего «яка». Не видит сигналов. Тогда я, позабыв о всякой предосторожности открыл стрельбу в сторону Хохлова. Но и это не помогло.
Иван у самого берега болота коснулся колесами земли. Самолет побежал. Я наперерез ему. Впереди рой воронок-могил. То ли он заметил меня, то ли увидел ямы — резко дал газ. Мотор взревел, «як» отскочил от земли и, покачиваясь, поплыл над воронками, набирая скорость.
Друзья ушли домой. Странное дело — тишина отдалась во мне болью и каким-то раздирающим голову шумом. С тревогой огляделся, мак бы отыскивая, что это значит. Никою. А тишина шумит. Это остывают нервы. Нервы, точно металл, могут накаляться, остывать, и, видимо, это можно слышать и чувствовать.