Солдаты
Шрифт:
— Другими словами, вас поймали неподготовленными, — давил Бугарин.
Эндрю ничего не ответил, и тогда вставил Ганс.
— Ни один план, существовавший когда-либо, не переживет первый контакт с врагом, и во время войны никто и никогда не сможет подготовиться ко всем вариантам событий.
— Вы были против этого наступления, не так ли, Ганс? — спросил Калин.
Теперь была очередь Ганса колебаться.
— Да, он был против, — сказал Эндрю. — Ответственность на мне.
Снова наступило долгое молчание, и Эндрю стало любопытно, попросит ли Калин, по различным причинам, уйти ему в отставку и передать командование Гансу.
Это и была действительная причина, что он настоял на том, чтобы Ганс покинул фронт и возвратился в Суздаль с ним. Даже было некоторое желание, чтобы такое решение было принято, освобождая его от всего, что на него давило.
— Отступление, я слышал, что это было бегство, — сказал Бугарин, нарушая безмолвное напряжение.
— Да, нет никакого смысла отрицать это. Река была за нашими спинами, и солдаты быстро поняли, что враг прорывается на обоих флангах и накатывают построением с намерением создания окружения. Да, они бежали, бежали, спасая свои жизни, поскольку даже лучшие войска падают духом.
— Значит бежали, продолжил Бугарин. — Девятый и Одиннадцатый корпуса бежали, войска изначально составленные из жителей Рима.
Так вот, что это было, осознал Эндрю, и он почувствовал вспышку гнева. Сенаторов из Рима здесь не было.
— Я не вижу здесь Тиберия Флавия, Спикера палаты представителей, — холодно ответил Эндрю. — Как Спикер, разве он не наделен правом также находиться здесь, г-н президент?
— Это неформальная встреча, — ответил Калин.
— Это более походит на расследование Комитета по Ведению Войны, — рявкнул Ганс.
— Я не просил вас комментировать, сержант, — огрызнулся Бугарин.
Ганс начал подниматься, но взгляд Эндрю утихомирил его.
— Я не приму клевету на бравых солдат, которые пересекли ту реку, были ли они русскими или римлянами, — сказал Эндрю, его голос рассек напряженность.
Сейчас было бессмысленно пытаться объяснить все, что произошло. Хотя он не допустит этого здесь, но армия на самом деле была разбита, самое худшее бегство, которое он видел, с поражения у Потомака.
Происходило также как и под Испанией, только наоборот, его армия рассеялась, отступая к реке неорганизованной толпой. Но в этой комнате, под холодными пристальными взглядами Бугарина и Калина, это объяснить было невозможно. Как объяснить истощение, которое уже действует на армию в качестве наступательного оружия врага? Он знал, что попытка объяснить это сейчас будет равносильна признанию поражения. Но разве это было не поражение? Он мог признать поражение в битве под Капуа и взять ответственность за него. Неужели это действительно было началом конца, задумался он? Будет ли армия продолжать разваливаться и отступать, или существует некий отчаянный способ выжать одну последнюю победу в этой ситуации и спасти то, что осталось?
— Почему ты позволил вице президенту отправиться в атаку, нарушая мои приказы? — спросил Калин.
Эндрю молчал. Воспоминание об изуродованном теле старого друга, принесенного назад через реку парнями из 11-го, было по-прежнему слишком свежим.
— Я не мог остановить его, — печально ответил Эндрю. — Он настаивал на том, что отправится вперед со своими мальчиками, как он их называл. Я понимаю, что это было частью причины бегства. Когда началась контратака, его захватила открывшаяся ракетная бомбардировка, и его мгновенно убило. Молва быстро распространилась по соединению… — его голос затих.
Было так трудно поверить, что Марк погиб. Еще одна часть политического уравнения, которую он не ожидал.
— А ваши собственные действия? — спросил Бугарин. — Вы лично пытались сплотить солдат?
Ганс в очередной раз ощетинился; что-то было такое в этом заявлении, некий скрытый смысл. Эндрю не отвечал с минуту, никогда не помышляя, что кто-то мог бы на самом деле подвергнуть сомнению его собственное поведение под огнем. Калин отреагировал первым. С возмущенным телодвижением он оборвал Бугарина.
— Это расспрос, — с яростью сказал Калин, — а не допрос.
После быстрого обмена взглядами, Эндрю ощутил, по меньшей мере, некоторое чувство облегчения. Что-то от старого Калина по-прежнему было здесь, и не довольствовалось способом, которым шли дела.
— Я готов ответить, — сказал Эндрю, нарушая тишину.
Он посмотрел мимо Калина, уставившись на потолок.
— Я признаю здесь, что движение под огнем снова привело меня в возбужденное состояние, хотя это не затрагивало мое суждение. Я добрался до восточного берега и оставался там, пока не стало очевидно, что северный фланг полностью обрушился.
— Почему вы не вызвали подкрепление? — спросил Бугарин.
— Всегда закрепляйте победу, никогда не укрепляйте поражение, — ответил на огонь Эндрю.
— Разве поражение не было, возможно, лишь в вашем собственном разуме?
— Я думаю, что после более чем десятка кампаний я знаю разницу, — резко ответил Эндрю. — Любая часть, даже Первый корпус, были бы разбиты под обстрелом, случившемся на левом фланге и по центру. Относительно контратаки, я должен спросить — какой? Три корпуса пошли в атаку. У меня, в общей сложности, осталось три, для прикрытия всей остальной части фронта от зарослей Северного Леса вниз до гор на юге. В атаке была вся наша наступательная ударная сила. Если оборону ослабить, то там бы ничего не осталось.
— Другими словами, как наступательная сила в этой войне, Армия Республики, прекратила существование, — Бугарин резко ответил, уставившись прямо на Калина.
Эндрю внутри чертыхнулся. Точно так и было, то, в чем он не хотел признаваться, но сейчас его вынудили высказаться.
— А если бантаги сейчас начнут противонаступление? — давил Бугарин. — Как вы остановите их?
— Мы должны остановить их.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Других вариантов нет, — с яростью в голосе сказал Эндрю.