Соленая Падь
Шрифт:
– Ну, ладно, - задал ему вопрос Лука Довгаль, сельский комиссар Соленой Пади, - старшего сына ты увез в урман и спрятал от народной военной службы. А младшего зачем? Для какой цели?
– К подсудимому обращаться по закону, - быстро сказал Брусенков.
– То есть говорить ему "вы". Понятно, товарищ Довгаль? Понятно всем, товарищи присутствующие?
Довгаль кивнул, будто за всех, и чуть оробел от замечания, а еще оттого, что сам понял - вопрос он задал, будто чего-то стесняясь, будто жалея Власихина. Чтобы никто о нем этого не подумал, он встал за
– Отвечайте, подсудимый, на заданный вам судом вопрос!
Но Брусенков снова Довгаля поправил:
– Голос на суде не подымают. Говорят ровно и гладко, только чтобы все слышали. Не более того.
Власихин молчал. И на площади люди молчали. И за столом суда - тоже.
...Когда вернулся из солдат Власихин, он вернулся не один - привез с собою девочку.
Тихая была девочка, хотя и проворная, с тоненьким голоском, с большими, всегда открытыми, но незрячими глазами. Слепая была и сиротинка. Прибилась к нему еще ребенком, из солдатского котелка они сколько лет вместе щи хлебали, кашу ели...
И очень она была ему под стать, бобылю, - и семью заводить не надо, поздно уже заводить, и хозяйка в доме - сготовит и зашьет, к празднику в избе уберется. Слепота ей в работе не мешала.
А потом вот что случилось: она ему двух сыновей родила. Одного за другим. Обоих сразу и грудью кормила - и ползунка и колыбельного.
Сначала от Власихина народ сильно отшатнулся, особенно женщины, до того это было неожиданно. Но они же первыми с новостью примирились, привыкли. Да и мужики тоже - наверное, даже меньше его уважали бы, Власихина, если бы не тот случай: Власихин и в самом деле должен быть не как все. Не обыкновенный ведь он мужик!
К тому времени Власихин получил большую часть хозяйства умершего старика отца - отец его жил за сто, и похоже было, сын проживет не меньше.
С девочкой-слепушкой он обвенчался; парни подрастали. Хозяйствовал он больше с помочами, сам же день и ночь занят был делами общества. Сколько его ни просили, он так и не согласился на должность: ни волостным старшиной, ни в Кредитное товарищество - никуда, от общественных дел не отказывался ни словом.
Но не удавалась ему жизнь, не удавалась, и только, - лет десять назад погибла его девочка-жена.
Глупо погибла - вышла в масленицу из дома, а по улице мчалась шальная тройка. С лентами, с бубенцами, с пьяными гуляками в кошевке.
Метнулась от этой тройки слепая, но не в ту сторону - под коренника угадала.
Хворала долго, а когда умерла и хоронили ее, женщины выли, будто у каждой собственный ребенок погиб. Оказалось - все любили ее, все будто света в окошке лишились.
Вдовец же Власихин, как в разных рассказах бывает, а в жизни редко, ходил на могилку слепенькой каждый день, не женился, даже няньку не брал в дом, а воспитывал-выкармливал мальчишек своих, любил их бабьей любовью и только что по улице за ручки не водил по-городскому.
После отдал старшего в обучение купцу Кузодееву. До первой революции Кузодеев держал в Соленой Пади и в окрестных селах большую
От Кузодеева и учился старший Власихин-сын, и выучился не одному только торговому делу - не скрывал он своей приверженности к хозяину, а когда объявился Колчак, то и Колчака величал "верховным".
Младший же Власихин, Николай, тот силой рвался к партизанам, умолял взять его в народную армию, когда отказали по малолетству - сам напрашивался стоять в караулах у поскотины либо у помещения штаба. И тогда отец, чтобы не шел брат на брата и сын его на его же сына, увез обоих в урман, поселил в какой-то скит либо просто в охотничью заимку.
Так было...
Теперь, когда Лука Довгаль допрашивал Власихина - зачем он и младшего своего сына, непризывного возраста, тоже схоронил от людей, - вопрос не только самого Власихина смутил, на всей площади люди притихли. Долго и терпеливо ждали, что Власихин в ответ скажет.
Он сказал:
– Сколько я людям служил - тут не смог. Тут самому себе сослужил, и сразу же против людей это вышло...
От маленького столика поднялась девушка-секретарь и, обращаясь к Брусенкову, заявила:
– Товарищ председатель! Подсудимый дает ответы весьма неопределенные! Нет никакой возможности занести такие ответы в протокол судебного заседания!
По виду она была совсем городской - девица, в ситцевом светлом платьице, с непокрытой темной головой. У нее было сосредоточенное выражение лица, - и выражение это, и чуть заметное замешательство, с которым она выговаривала строгие слова, к ней располагали, но не настолько, чтобы сразу же и простить ей ее нездешний вид, а главное - должность. Девке ли в суде писать?! И в каком суде! Над каким мужиком!
– Напишет - после концов не сыщешь по написанному!
Брусенков услышал и это замечание, встал и еще старательнее, еще громче сказал:
– Секретарь суда, член главного революционного штаба Освобожденной территории товарищ Таисия...
– хотел назвать девицу по отчеству, но отчества не вспомнил, - товарищ Таисия Черненко предъявляет к подсудимому по закону. Она правильно предъявляет: это не ответы на вопросы, гражданин Власихин, а личное ваше выражение, вовсе не годное, чтобы записать его в протокол. Прошу относиться к себе как к подсудимому, и к суду, и ко всем присутствующим товарищам со всей законностью, а не просто лишь бы как...
Власихин кивнул. С замечанием согласился:
– Далеко не каждое слово на бумагу ложится.
– Обернулся к Таисии Черненко.
– Запиши так... Зная, что действую противу закона, я все одно увез обоих сыновей своих из желания охранить их от войны... Охранить от войны... Так и будет ладно. Для записи.
Еще задали вопрос Власихину. Один из народных заседателей спросил его:
– Ты, Власихин, знал - на преступление идешь. На что надеялся? Что суд окажет тебе снисхождение? Или - как?