Соленое озеро
Шрифт:
— Поблагодарите от меня господина губернатора, — сказала Аннабель. — Кориолан! — обратилась она к негру, указывая на солдата, — отведи его в кухню и дай ему стакан рому.
Затем она повернулась к иезуиту:
— Вы видите: всегда ошибается тот, кто торопится.
— Вы всегда правы, — пробурчал он.
Она наклонила голову.
— А пока пойдемте и позавтракаем спокойно, — предложила она.
И, так как он возразил почти угрюмым жестом, прибавила:
— Пойдемте, будьте добры. Ведь мы, может быть, в последний раз завтракаем вместе... а уж в предпоследний-то
В столовой оставались только буфет из полированного ореха, стулья и стол, на котором стояли круглая чашка со сливками, кофейница и фаянсовые чашки со сливами и абрикосами. Аннабель несколько раз требовала различные предметы, и каждый раз Роза отвечала ей одно и то же:
— Уложено, госпожа.
— Ах! — вздохнула она устало. — Уже пустыня в этом доме.
Затем обратилась к иезуиту:
— Мне стыдно, отец мой, что я оставляю вас таким образом!
— В первых числах июля я уезжаю из Салт-Лэйка, — возразил он. — Вы воображаете, может быть, что меня ждут в пустынях Идахо, в палатках индейцев, серебряная посуда и перины?
— А вы, — сказала она, — воображаете, может быть, что вы смягчите мое сожаление подобными фразами?
Молча докончили они завтрак.
— Который час? — спросила Аннабель Ли.
— Половина девятого.
— Лошади готовы?
— Их оседлали еще раньше восьми.
— В таком случае, если хотите, поедемте и сделаем тур вокруг Соленого озера. На это стоит, я думаю, полюбоваться.
Вилла Аннабель находилась на расстоянии пятисот метров от города, севернее ограды, воздвигнутой Брайамом Юнгом вокруг Нового Иерусалима. Город Соленого Озера был безлюден. Уже месяц как все мормоны покинули его, так как им грозило нашествие федеральной армии. Патер и молодая женщина ехали по пустынным улицам, по большим улицам, окаймленным ручейками и затененным ивами. Окна и двери домов были закрыты, а большинство даже заколочены досками. Выставочные окна магазинов тоже закрыты; на вывесках изображен был символ — око Иеговы под фригийским колпаком.
Никто не попадался навстречу. Это молчание города, вчера еще кишевшего деятельностью и жизнью, так подавляло, что они боялись сообщить друг другу свои мысли.
— Ах! — сказал наконец отец д’Экзиль со вздохом облегчения.
Навстречу им подвигались всадники — индейцы. На маленьких, поразительно худых лошадках, их было четверо. Они были наряжены по-праздничному: на черные блестящие волосы одеты были диадемы из новых перьев, лица испещрены желтым и пурпуром. Они поклонились иезуиту, который спросил:
— Сокопиц здесь?
— Сокопиц здесь, — важно ответил тот, у кого были самые красивые перья. — Тридцать дней тому назад покинул он берега Гумбольдта и приехал сюда, чтобы предложить свои услуги американскому генералу и предоставить в его распоряжение воинов племени шошоне против мормонов.
— Скажи ему, что я буду счастлив, если увижусь с ним перед его отъездом на Восток. Ты знаешь мое имя?
Индеец утвердительно кивнул. Он и его товарищи проехали дальше.
Иезуит посмотрел им вслед, затем, покачав с состраданием головою, сказал молодой женщине:
— Не
— Индейцы оценили вашу голову, — сказала Аннабель, — а вы не перестаете их защищать.
— Индейцы ута оценили мою голову, — улыбаясь, сказал иезуит, — а эти были шошону. Впрочем, я и не скрываю: ута или шошону — они пользуются полной моей симпатией.
— Тсс! — сказала Аннабель, — вот идет кто-то, кто получает жалованье за то, чтобы не разделять вашего мнения на этот счет. Здравствуйте, доктор Харт, как ваше здоровье? Лучше немного?
Доктор Харт, управляющий по индейским делам на территории Ута, шел пешком. Он склонился до земли, затем выпрямился во весь свой маленький рост, чтобы поцеловать руку, протянутую ему прекрасной амазонкой.
Это был худой старичок в платье василькового цвета, в золотых очках; большие брелки тряслись на его белом жилете.
— Ну как, дорогая моя, находите вы Салт-Лэйк сегодня утром? Разве это не самый очаровательный из городов?
— Он не очень-то расцвечен флагами, — с гримасой ответила она.
— Я думаю! В этом именно и кроется очарование. Разве это не счастье дышать воздухом, не загрязненным больше дыханием ни одной из этих одержимых бесом собак?
— Зато я только что встретил несколько человек из ваших опекаемых, — сказал иезуит.
— Знаю, знаю, — сказал Харт, чихнув. — Славные ребята, явившиеся сюда с наилучшими намерениями. Ах, если бы только от меня зависело! Вам ведь известны мои идеи. В Уте два вопроса: вопрос индейский и вопрос мормонский. Я натравливаю на мормонов индейцев, которым больше ничего и не надо; потом, когда все будет кончено, я вмешиваюсь от имени вашингтонского правительства, с оливковой ветвью мира в руках. Никаких расходов. Никакого риска. Образцовая операция... Ха-ха-ха!
И он повторил:
— Образцовая операция!
— Жаль, что губернатор Камминг как будто не разделяет вашего взгляда на это дело, — сказал иезуит.
— Губернатор Камминг! Губернатор Камминг! У него одно только мнение, у губернатора Камминга, и мнение это противоположно мнению генерала Джонстона. Так всегда было, даже в Америке, в стране, где все-таки меньше всего разницы между гражданским и военным элементами. Генерал Джонстон против Брайама Юнга; значит, губернатор Камминг — за него. Нехитрая механика... Ха-ха-ха! Но смотрите-ка, вот достопочтенный Сидней.
— Ваш слуга, господин верховный судья, ваш покорнейший слуга, особенно, если у вас под ключом найдется стаканчик портвейна.
Верховный судья территории Ута и заведующий индейскими делами обменялись веселыми шлепками по спине. Достопочтенный Сидней был толстый коренастый человек, без отдыха куривший огромную фарфоровую трубку и соединявший со званием высшего юридического чиновника в Уте прибыльный пост хозяина и управляющего отелем «Юнион», лучшего и популярнейшего в городе Соленого Озера.