Соленое озеро

Бенуа Пьер

— О, — с увлечением сказала она, — если бы я могла думать, что деньги эти хоть малейшей тенью встанут между вами, я предпочла бы сейчас же...

Она схватила пачку зеленых и синих документов. Нервно измяла она их и чуть не разорвала на кусочки. В конце концов она разрыдалась.

— Я уже принесла вам в жертву то, что было для меня дороже всего на свете, — прерывающимся голосом говорила она, — мою религию. После этого вы понимаете, что пожертвовать моим состоянием — пустяки для меня. Нужна вам эта жертва? Нужна? О! С радостью пожертвую им...

Когда фонари желтые,Свет тоже желтый....

— Как эти негры невыносимы! — проворчал Гуинетт.

Он подошел к двери, запер ее, потом вернулся к молодой женщине.

— Анна, возлюбленная моя, я должен у вас прощения просить.

Он взял у нее из рук документы. Тщательно разгладил их и разложил на столе.

— Вы дали мне урок смирения, Анна. Как я осмелился так грубо говорить с вами. Я негодяй. Но меня надо простить. Я сделаю то, что вы хотите, Анна. Я постараюсь помочь вам привести в порядок все это.

— Вы святой, вы святой, — повторяла она.

Она схватила его руки и поцеловала их.

— Ах, ты дорогое Божье создание, — сказал он. — Не вводи меня в худшее из искушений! Через неделю ты, с соизволения Всевышнего, будешь моею. А до этого времени пожалей меня!

Он усадил ее, запыхавшуюся, в кресло с подушками и поставил между нею и собою стол, на котором лежало разбросанным состояние полковника Ли.

— Давайте, дорогая Анна, поработаем, раз вы этого желаете.

Когда фонари черны,Свет тоже черен...

Он не мог удержаться от нетерпеливого жеста. Аннабель позвонила. Пришла Роза.

— Зажги лампу, — приказала ей госпожа. — И не пойте больше.

Пастор быстро разложил в порядке документы.

— Сколько денег! — уныло бормотал он. — Сколько денег!

Он взглянул на молодую женщину и грустно улыбнулся.

— Дорогая Анна, это чрезмерное богатство налагает на меня долг не двинуться вперед ни на шаг, не изложив вам точное положение того, кому вы дали слово. Еще есть время взять его назад, дорогая моя; подумайте.

— Что вы хотите сказать? — спросила она.

— Что я хочу сказать, Анна? Вы это знаете. Земель у меня нет. Отец мой, почтенный пастор в Иллинойсе, дал мне только образование, которым я горжусь, но которое, конечно, не могу сравнить с богатствами, которые нахожу у вас. Вчера у меня как у военного священника было 750 долларов жалованья. Сегодня, так как мне по состоянию моего здоровья приходится отказаться от этой должности, у меня ничего нет, слышите, ничего.

— Что за важность? — спросила молодая женщина.

— Что за важность, Анна? Это очень важно. Вы говорите, как и подобает говорить такому благородному созданию. Но все не будут говорить так, как вы. Достаточно будет людей, любимая моя, которые будут повторять, что, женясь на вас, преподобный Гуинетт думал только о... Ах, какой позор!

— Эти! — сказала она стиснув зубы. — Пусть придут! Пусть только придут, и они увидят...

— Дитя, — нежно сказал пастор. — Вы совсем не знаете жизни.

— А что же мне делать? — спросила она, складывая руки.

— Ничего, моя любимая, — сказал Гуинетт. — Я должен действовать. Я сам был ребенком, когда уступил своему отвращению к чудовищной материальной несоразмерности наших положений. Но, когда трусишь перед действительностью, то этим ничего не выигрываешь. Я должен был вас просить о том, о чем вы меня просите. Я должен был требовать права — прежде всего привести в порядок инвентаризацию вашего состояния, чтобы знать, может ли это состояние разлучить два существа, предназначенные к самому тесному, самому возвышенному союзу.

Он взял лист белой бумаги и обмакнул перо в чернила.

— В этот час, потерянный для нашей любви, душа моя, посмотрим, чем мы можем искупить богатство, которое Господь повелевает нам принять. Подчинимся Божьей воле и будем работать.

Говоря таким образом, он провел пером черту сверху вниз по листу бумаги. С одной стороны он написал одно слово и с другой стороны написал слово.

— Будем работать по порядку, — сказал он. — Налево, вот ваше девичье имя — О’Бриен. Направо, имя вашего покойного супруга, Ли.

Он с удовольствием взглянул на белый лист, украсил арабесками среднюю черту, затем спросил:

— Какое было у вас отдельное имущество?

— Что такое? — спросила Аннабель.

— Я спрашиваю, какое у вас собственное имущество, или, правильнее: каково оно было, когда вы выходили замуж за полковника Ли?

— Но у меня не было никакого приданого, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Наивное, милое дитя мое, наивное и бескорыстное. Приданое это одно, а отдельное имущество — другое. Я знаю, что у вас не было приданого. Но нет ли у вас от полковника О’Бриена, вашего отца, имений, которые должны перейти к вам, имений, которые, при жизни его, не находились под управлением полковника Ли, вашего супруга, и которые составляют именно то, что законодательства обоих материков называют исключительным имуществом замужней женщины?

— Имения? — задумалась Аннабель. — Не припоминаю. Впрочем, да, был замок; замок и фермы.

— Видите, вы вспоминаете, — сказал Гуинетт. — Когда работают, то нужно работать серьезно. Замок, говорите вы?

— Да, замок Килдер, около Мейнута в Ирландии. Замок — это сильно сказано. Скорее большая постройка с сожженным солдатами Кромвеля левым крылом. Его никогда не отстраивали как из-за недостатка денег, так и потому, чтобы хранить ненависть и воспоминание.

— Странные взгляды в этой стране на управление имуществом, — заметил Гуинетт.