Соленый ветер
Шрифт:
– Слушай, а может сгоняем к нему в гости? Интересно все-таки.
– Та он на Летчиках живет, это ш Бермудский треугольник.
– У тебя что дел навалом?
– Та ну, это маета. Давай лучше еще по пивку зацепим. А помнишь какие пельмени были на Гоголях?
– И еще там вареники вкусные делали.
– Что-то я стал зябнуть. Не послать ли нам гонца….
– В магазин без продавца, – закончил я за Бугенса очередную севастопольскую коронку.
– О, да ты местный! Выкупаешь?
– О то ш!
– У меня щас такое кино. С женой не живу, только наведываюсь в гости. Она там у мамы забаррикадировалась, короче военные действия
– Так может, прокатимся пока к твоему товарищу-коллекционеру, я бы заценил его раритеты.
– Оно тебе надо?
– Всегда мечтал заиметь австрийский штык.
– Та не – без мазы. Он такой знаешь… Ноу тауэр.
– Это что значит?
– Без башни.
Я все понимал. Это такая милая курортная афера. Обаятельный лыган знакомит оккупанта с местными достопримечательностями. И по ходу разводит доверчивого туриста на угощение. Бугенс понимал, что я располагаю ограниченным количеством наличности и могу угостить одного, много – двух упавших на хвоста. И каждый новый прибывший персонаж уменьшает дозу дешевого пойла, на которое рассчитывал Бугенс.
Я не обижался на Бугенса. Просто было немного жаль, что он променял сокровища своего острова на мутную, тусклую жижу из ближайшей пивной.
– Давай тут через рынок срежем по сократу, – сказал Бугенс оправившись.
Возле рынка, который уже закрывался, топорщили локти трое мускулистых, загорелых парней. Они оценили меня пристальными взглядами. А я как назло в этот день вырядился: светло-песочные армейские шоры, яркая футболка, кипельно-белая кепочка. Ну, вылитый денди.
У пацанчиков был похожий гардероб. Светлых тонов шорты и рубашки-поло, белоснежные кепочки с лихо согнутыми, по-хулигански, козырьками. Сияющие в темноте кроссовки. Один из них посмотрел на меня с уважением. До меня долетели обрывки беседы.
– Шо ты мне гонишь?
– Я тебе говорю – фонарь. Шо покурил, шо радио послушал.
– Ну ты исполнил!
Тот который оценивал меня на расстоянии, жестом прервал разговор.
– Смотри-ка – Бугенс!
– Здорово, Сильвер, – Бугенс смело направился к парням. Пожал им руки. Сильвер ответил на его рукопожатие открыто, с едва заметной усмешкой, остальные двое скривили рожи.
На общем фоне Бугенс в своей растянутой майке непонятного цвета и трениках с пузырями конечно же выглядел не очень импозантно. Он явно вызывал недоумение, и это недоумение отчетливо светилось в глазах незнакомцев.
– Ты щас на Хрусталях обитаешь? – спросил Сильвер.
– Та когда как, – Буга уклонился от прямого ответа.
– Ты с женой живешь или как?
– Та она у тещи сейчас. Сильвер, у меня такая дочка. Ты ее увидишь – проорёшь! Заходи в гости, как-нибудь.
– Не, я не с Ушаковской балки.
– Ну, или к бабке моей закатывай. Помнишь, где ее халупа?
– В том доме еще матрос Кошка жил.
Парни примирительно усмехнулись.
– Заходи, пофестивалим, как в юности.
– Че-то ты интригуешь, – усмехнулся Сильвер. – А это кто с тобой?
– А это мой дружище – художник. Он сам – с Хрусталей.
– Что-то я его не помню.
– Та он в детстве там жил, потом переехал.
– А ну тогда понятно. Ладно, Буга, пока. Ты бы тут по темноте не шароебился.
– Та мы всё, уже отваливаем. Ну, все до свидания, давай!
– Давай, я позвоню тебе, гуд бай!
Когда мы отошли, я слышал, как кто-то из пацанчиков
– Та, так. Дешёвый артист.
Бугенс похоже этого не слышал, он кажется даже был рад этой странной встрече.
– Знаешь кто это? Сильвер!
– Пират? – усмехнулся я.
– Зря смеешься. Ему человека подрезать, что тебе высморкаться.
Я счел за лучшее промолчать.
– Сильвер – серьезный пацан, – продолжал Бугенс. – Это он со мной так запросто перетёр, потому что мы в фазанке с ним вместе учились. Потом нас обоих погнали. Меня за пьянку, а его… Та шо короче долго рассказывать, то древняя история.
– Слушай мне пора, – оборвал я поток его воспоминаний. – Не подскажешь, как до Гавена лучше добраться.
– Та вон топик летит. Ныряй. Ну, давай, не пропадай! Заглядывай на Хрустали, проведай малую родину. Пока!
Топик действительно летел и минут через пятнадцать я уже нежился на прохладных простынях.
***
5. Шторм.
Порыв ветра зашвырнул в открытое окно пригоршню высохших лепестков и заколыхал шторами. Это означало, что пора вставать. Я помчался на кухню и через минуту воздух в комнате наполнился щелканьем разбитых яиц, ароматом пригорающего масла, жареных помидоров и укропа. В кружке темнел круто заваренный чай.
Нервно перебирая мелкими листьями, заволновались акации, покачнулись их белые гроздья. К дыму кухни примешивался запах отцветающих мандаринов. Кто-то из соседей выставил на подоконник кадку с экзотическим цитрусовым деревцем.
Под потолком от проникнувших в комнату солнечных лучей зажглась отключенная старая люстра. Ее подвески были сделаны из полупрозрачного, дымчатого стекла. По вытертым обоям забегали зайчики, отскакивая от кривых оконных рам. Ветер раздувал кремовые занавески, играл тюлью, и люстра поблескивала, как богемский хрусталь, отражая живой утренний свет.
На новом месте работы мне очень понравилось. Ленивые плотники приходили часам, к десяти и сразу садились завтракать. До обеда они обычно успевали сколотить одну секцию лесов, а потом снова кушали и погружались в золотой сон сиесты. Часам к трем рабочие начинали постепенно исчезать. Их ежедневная трудовая вахта больше походила на итальянскую забастовку.
Я знал, что храм, который предстоит реставрировать, не принадлежит церковной администрации. Здание было закреплено за местным управлением культуры. По счастью храмовники не успели наложить на помещение свою жадную лапу. И все-таки я опасался, что придется общаться с попами, выслушивать их елейные, лицемерные проповеди и смотреть в их алчные, сальные глазенки. Однако, обошлось. Иногда с инспекцией приезжала все та же усталая женщина из «Управления охраны объектов культурного наследия». По счастью, долго она не задерживалась. Часам к четырем я обыкновенно бывал уже свободен. Иногда я просто показывался на работе для галочки, договаривался с бригадиром, что он меня прикроет и исчезал с самого утра. После этого я мчался в Казачку к деду Игнату. Там я рыбалил с его лодки, а когда у деда было время и настроение, он потихоньку учил меня парусному делу. Я начал с грехом пополам управляться с такелажем и уже отличал грот от стакселя. В качестве гонорара деду Игнату, я оставлял возле ветхого эллинга, в полости старой морской мины бутылку красной «Мадейры».