Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
Шрифт:
Хор то возникает в зеркале, то исчезает.
ЕВГЕНИЙ. Куда они?
ЛАРА. В костел.
ТАТА. Собрались повенчаться?
ЛАРА. Нет, там концерт... «Реквием» Моцарта заполнил небеса...
ХОР Любовь вселенская и смерть. Зачем такая круговерть, Когда иных миров достичь не в силах Истлеет красота в могилах? Земная красота, Ее чудесные глаза, ее уста, Всей неги чистой безмятежность, ДушиВозникают виды Санкт-Петербурга с приметами празднования 300-летия Дома Романовых, с царским выходом и затемнением.
Квартира Судейкиных. Спальня... Входят Ольга Глебова и Всеволод Князев и заключают друг друга в объятия.
КНЯЗЕВ. Ольга, наконец-то!
ГЛЕБОВА. Я Коломбина, вы Пьеро.
КНЯЗЕВ. Как! И «Реквием» Моцарта для вас всего лишь игра?
ГЛЕБОВА. Театр вселенский - что ж еще? Или Пьеро не способен любить Коломбину на вселенской сцене?
Любовная сцена за легким полупрозрачным пологом, за которым проступает Хор и выходит на первый план. Юноши и девушки под стать фигуркам Ватто в танце изображают негу любви.
ХОР Здесь жизнь вся в розовом тумане. Как сон, она его обманет? Ведь для нее все это лишь игра, А он-то горд и несказанно рад! О, первая любовь! Одно смятенье И в грезах пышное цветенье. А женственность божественно нежна И сладострастна, как весна. И негой страсти дышат речи, Как губы, поцелуйны плечи. Какое счастье! Жизни высший миг! Истома смерти заглушает крик. Ночь Клеопатры? Танец Саломеи? О, слава вам, гипербореи! (Исчезает.)ГЛЕБОВА. Милый мой, любовь - агония смерти. Люби меня, я хочу умереть в истоме любви.
КНЯЗЕВ. И воскреснуть! Любовь может быть и агонией рождения!
ГЛЕБОВА. Значит, ты в моих объятиях... на моей груди... рождаешься, как дитя, в то время, как я умираю. Хорошо, пусть так.
КНЯЗЕВ. Нет, ты не умираешь. Любовь - воскресение к новой жизни.
ГЛЕБОВА. Да, в первые моменты влюбленности, а когда дело доходит до страсти, тут и конец неминуем в судорогах оргазма.
КНЯЗЕВ. Восторг радости.
ГЛЕБОВА. Восторг отчаяния. Довольно! (Отталкивает его.)Мне кажется, мы обговариваем чьи-то мысли... Я где-то читала...
КНЯЗЕВ. Это из статьи Александра Бенуа «Ожидая гимна Аполлона»... «...Нечто похожее на... агонию происходит в настоящее время. И мы чувствуем приближение какой-то общей смерти...»
ГЛЕБОВА вскакивает на ковер в сорочке, словно в поисках спасения от грядущих перемен и смерти, выражая это в пляске под «Реквием» Моцарта.
КНЯЗЕВ (приподнявшись, простирая руки). «Мы тоже переживаем агонию, в которой таится великая красота (и прямо театральная пышность) апофеоза... Но все же мы не совсем уверены, переживаем ли мы восторг радости или восторг отчаяния».
ГЛЕБОВА ( в изнеможении). Довольно!
КНЯЗЕВ (вскакивая на ковер, закутываясь в покрывало). «Нас что-то закутывает и пьянит, мы все более и более возносимся. Вокруг распадаются колоссальные громады, рушатся тысячелетние иллюзии, падают недавно еще нужнейшие надежды, и мы сами далеко не уверены в том, не спалят ли нас лучи восходящего солнца, не ослепит ли оно нас. Наконец, коварно вырастает вопрос: доживем ли?!» (Заключает в объятия Ольгу, закутывая ее в покрывало.)
ГЛЕБОВА (высвобождаясь). Вы слишком уж увлеклись, Всеволод. Бывает, и на сцене партнер увлекается и за кулисами не может отстать, но это уже противно.
КНЯЗЕВ. Как! И это для вас было всего лишь игрой?! О, Боже!
Снова «Реквием» Моцарта...
Эмблема кабаре взвивается. В гостиной Князев, рассеянный и грустный до отчаяния, и Кузмин.
КУЗМИН. Что такое акмеизм? Да еще с адамизмом? О преодолении символизма я заявил раньше в статье «О прекрасной ясности». В ней я обращался к вам: «Друг мой, имея талант, то есть умение по-своему, по-новому видеть мир, память художника, способность отличать нужное от случайного, правдоподобную выдумку, - пишите логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой слог...»
КНЯЗЕВ. Хорошенькое дело - «имея свой слог»! Я помню ваши слова: «будьте искусными зодчими как в мелочах, так в целом, будьте понятны в ваших выражениях».
КУЗМИН. Да, « в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, - и вы найдете секрет дивной вещи - прекрасной ясности, которую назвал бы я «кларизмом».
КНЯЗЕВ. Нет, я мечтаю о пронзительном счастье в стихах и в любви... Мне ближе Северянин и Бальмонт, чем Пушкин с его прекрасной ясностью, недостижимой в наш век...
КУЗМИН. Я вас понимаю, вы проявляете нетерпение юности.
Входит Гумилев с надменным видом, но тут же улыбка трогает его губы.
ГУМИЛЕВ. Мишенька!
КУЗМИН. Коля!
Князев поспешно уходит, весь в ожидании явления Ольги Афанасьевны.
За пианино Цыбульский импровизирует. Рукоплескания.
На фоне цветов по стене за столиком Ахматова и Недоброво. Публика посматривает на Анну Ахматову.
ГОЛОСА. Анна Андреевна! Анна Андреевна, прочтите что-нибудь?
Анна Ахматова встает без улыбки, не уходит, а прямо проходит на сцену.
АХМАТОВА Звенела музыка в саду Таким невыразимым горем. Свежо и остро пахли морем На блюде устрицы во льду. Он мне сказал: «Я верный друг!» И моего коснулся платья. Как не похожи на объятья Прикосновенья этих рук. Так гладят кошек или птиц, Так на наездниц смотрят стройных... Лишь смех в глазах его спокойных Под легким золотом ресниц. А скорбных скрипок голоса Поют за стелющимся дымом: «Благослови же небеса - Ты первый раз одна с любимым».