Солнце любви
Шрифт:
– Последний наш с тобой разговор произвел чрезвычайное действие: восстановил происшедшее в подробностях.
– Замечательно. Расскажи, как ты пришла к Игорю, во сколько.
– Я расскажу больше, — прервала Тоня. — В тот день я заходила к Маргарите — вот когда она примеряла фату перед зеркалом. А я сказала, что у меня еще ничего не куплено к свадьбе. «Не торопись, — она захохотала. (Я, конечно, передаю приблизительно, но интонацию помню точно.) — Мужчины такие свиньи!»
(«И свинья-друг тебя не мучает?» — опять
– Я начала возражать, а она: «Да, есть исключения, есть. Например, тебе повезло». — «А твой Павлик?» — «Павлик не из нашего свинарника, он из другого мира, другой, таких больше нет. Знаешь, он заболел на даче», — проговорила она с таким страданием, что я предложила: «Давай сегодня к нему съездим».
– То есть у вас не было договоренности о свидании с Игорем на вечер?
– Не было. Но Маргарита отказалась: «К семи мы не успеем вернуться».
– К нам она и пришла в семь! Ты не уточнила, что у нее было назначено к этому сроку?
– Уточнила. «Дорогая для меня встреча».
– «Дорогая»? Двусмысленный эпитет.
– Понимаешь, я до похорон не имела понятия, что из себя представляют ее родители. Археологи, врала она, вечно в отъезда, квартиру выгодно сдают, потому она и снимает клетушку. Ну, я и поняла так: встреча с отцом или с матерью.
– Это уточняет картину! — воскликнул Петр Романович. — В наш Копьевский Маргарита не явилась импульсивно: вечерок был обусловлен заранее. Так вот почему ты пошла к жениху!
– Я не отдавала себе отчета — вдруг ужасно захотелось его увидеть, — но сейчас, задним умом, понимаю: что-то меня встревожило, какие-то намеки, язвительный хохот, ее улыбка… вот именно двусмысленная.
«Тот вечер был свободен только у Игоря, — соображал Петр Романович в волнении. — У моих юбилей, у Ангелевича жена.»
– Ты пришла к семи? У тебя был ключ?
– В восьмом часу. Ключ у меня был, но я им не воспользовалась: позвонила, открыл Игорь, очень взволнованный, начал рассказывать про Маргариту, про скандал за столом. Тут Подземельный грохнул в дверь и возвестил: «Убийство у Острогорских!»
– Как себя вел твой жених?
– Мы оба были в шоке.
– Где-нибудь по дороге, во дворе ты не видела Павла?
– Нет. Только дедушку, когда была в тоннеле. Он вошел в подъезд, а я еще во дворе посидела, как-то тревожно.
– Постой! Какого дедушку?
– Вашего. Ипполита Матвеевича.
31
Дедушка, в одних подштанниках, напоминающих кальсоны, полол морковь. «Погоди, закончу». Петр Романович, точно ученый пес на поводке, взявший след, нетерпеливо наблюдал за движениями дичи: как упруго перекатываются мускулы под сизо-рыжим пушком на плечах и на спине. Дай Бог каждому такое здоровье! Философ (и сам силой не обделенный) засомневался, справится ли он, в случае чего.
Наконец уселись за столик в теньке. «Примем по стаканчику?» — «Нет, нет, мне некогда». Одновременно закурили, каждый свои; полковник, как и зять, предпочитал папиросы.
– Ипполит Матвеевич, в свете новых данных, вернемся к вашему твердокаменному «сидению в прихожей» девять лет назад. — Петр Романович пошел напролом и тотчас почуял, как старик напрягся.
– Что за новые данные?
– Вас видели, — сообщил «сыщик» туманно.
– На пушку берешь?
– Клянусь. Свидетель готов дать официальные показания.
– Кто свидетель-то?
– На очной ставке узнаете.
Полковник, также проявив нюх, поверил; очень светлые, как у дочери, холодноватые глаза вонзились в лицо собеседника.
– Да, виноват, — отозвался сдержанно.
– В чем?
– В сокрытии данных.
– Ну?
– Я правда выходил.
– Куда?.. Что молчите?
Бравый старик и впрямь как-то внезапно состарился, съежился, сгорбился. Бьет на жалость!
– Куда?
– Во двор.
– Зачем?
– Мне послышался крик.
– Во дворе?
– Не знаю.
– Никто из свидетелей как будто ничего подобного не слышал.
– Не знаю. Слабый крик где-то в отдаленье.
– Когда это случилось?
– Разве упомнишь.
– Ну, сориентируйтесь! Игорь ушел вслед за Ангелевичем, Ольга ушла.
– Да, после. Ее каблучки процокали. Я плакал, слыша жуткие вопли внука.
– Про слезы мне известно, не повторяйтесь.
– Вдруг — крик. Тихий такой, но очень страшный. И как будто шаги в подъезде.
– Да, да, их слышала Ольга. Дальше!
– Выглянул — никого.
– Дверь к нам была закрыта?
– Не проверял. Не распахнута. Я спустился, вышел: двор пуст. Ну, поднялся и сел на сундук.
– И что это вас туда-сюда носило, когда тут внук загибается?
– Крик напугал.
– Вас? Бросьте!
– Напугал.
– И это все?
– Все.
– Слабая версия. На суде не сработает, ибо сразу возникает закономерный вопрос: почему в свое время вы скрыли сведения, которые могли помочь Павлу?
– Струсил, — пояснил полковник спокойно. — В глубине души я трусоват.
– Да ну? Чего ж вы так испугались?
– Что подумают на меня.
– Это с какой же стати?
– А кто за столом сказал: «Я б таких тварей убивал не дрогнув!»?
– Опять слабенькая мотивировка.
– Да ведь перед тем, как на сундук- то сесть, — прошептал Ипполит Матвеевич таинственно, — я т у д а заходил.
Зачарованный чужим ужасом, философ спросил тоже шепотом:
– Куда?
– В ту комнату.
Старик бредит!
– Я ее видел, мертвую.
Собеседники уставились друг на друга в сюрреалистической паузе. Петр Романович едва вымолвил: