Шрифт:
Смерть и Время царят на земле,
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце Любви.
Владимир Соловьёв
1
Недвижная духота июльского вечера внезапно взорвалась огненным столпом — под таким символическим знаком состоялось их знакомство.
Петр Романович вышел на галерейку — своеобразный общий балкон для жильцов последнего
– Господи! — закричал Петр Романович. — Водитель не знал про тупик!
Тот же незнакомый голос возразил:
– Стена видна издали, успел бы затормозить… Самоубийство?
– Может, спасался от погони?
Может, и так, но в обозримом пространстве других машин не было видно, лишь пешеходы сбегались к задней стене некоей иностранной фирмы, словно насекомые на огонь; везде распахнулись окна, проявились лица, завизжала милицейская сирена; и дальнейший разговор двоих свидетелей на галерейке происходил на растревоженном фоне знаменитого на весь мир московского пятачка — между Никитской и Садовым, в районе Патриарших прудов.
Петр Романович, захваченный зрелищем, мельком взглянул поверх низенького железного парапетика, разделяющего галерейку на соседские секторы, и как-то содрогнулся душевно: юная красавица, приоткрыв алый рот, следила за происходящим. Поистине ренессансный образ — тяжелая чаща рыжих волос, влажная розово-смуглая кожа, глаза голубые, точнее — бирюзовые, ноги босые, обнаженные руки вцепились в перильца, обольстительное тело в белом хитоне (банном халате, но слова слагались в античном стиле), словом, из волн Боттичелли, то есть прямо из ванны…
– Вы откуда здесь?
– Что? — И она обратила внимание на стоявшего рядом мужчину, и словно смутилась. — Я здесь живу.
– Простите, это квартира моего дяди.
– Да? Ну так я у него снимаю, со вчерашнего дня. Смотрите, пожарники приехали!
Евгений Алексеевич Острогорский, родной дядя Петра по отцу, жил с семьей поблизости на бульваре, в квартире тестя. Известный в криминальных кругах адвокат, безусловно процветающий («Плутократов защищающий», — обличал зятя старорежимный дед, сбежавший из «международного Вавилона» на лоно природы, на дачу), в деньгах не нуждался, и жилье в Копьевском переулке служило студенческой берлогой для адвокатского недоросля.
– Вы студентка? — Как ни захвачен был Петр Романович громом катастрофы, соседка задела его не меньше, но по-другому, конечно.
– Еще нет, но собираюсь.
– Подружка Ипполита?
– Кто это?
– Как ни странно, мой двоюродный брат.
– Почему «странно»?
– В сыновья годится, в этом году только восемнадцать исполнится.
– А мне двадцать уже.
– А мне тридцать четыре. Петр Романович. — Он учтиво поклонился.
– Варвара Юрьевна. — Девушка присела в глубоком «придворном» реверансе; движения ее и жесты были столь же совершенны, как и внешность.
«Неужели?.. — промелькнуло вспышкой раздражение. — Неужели это дорогая игрушка для дядюшки? До сих пор таких отклонений от семейной стези за ним не наблюдалось…» По привычке анализировать каждый свой душевный «изгиб», Петр Романович тотчас отметил: «Гнусно и глупо завидую!» — и хотел было благоразумно ретироваться, но красавица воскликнула нервно:
– Не представляю!
– Что?
– Как это возможно? Через секунды ты умрешь… по своей воле!
– Пьяный, должно быть, или наркоман.
– Случается, и нормальные… Я б, наверное, не смогла.
– Правильно, здоровая реакция.
– Вы доктор, да?
– Преподаватель.
– В школе? А по какому?
– Не в школе. По такому: философия.
– Ничего себе! Вы бы смогли добровольно умереть?
– Ни при каких условиях.
– Ой, не зарекайтесь, иногда жить страшно.
– Вам? — Он с новым любопытством вгляделся в необыкновенное лицо ее; даже разговаривать не хотелось, лишь глядеть — не наглядеться. — Вам страшно?
– Мне надоело быть красавицей, — сказала она без улыбки, без кокетства; он поверил. — Я тоже человек.
– Да кто же вы такая? Я имею в виду… — Петр Романович запнулся, но разговор пошел такой откровенный, что называется, задушевный. — За сколько долларов вы сняли трехкомнатную квартиру в центре столицы?
– Ну, прямо следователь. Всего за двести пятьдесят, цены после прошлогоднего августа упали.
– Всего за двести пятьдесят? Дешевка.
Он не понял, уловила она иронию или нет; ответила отвлеченно:
– Раньше такая стоила бы до тысячи, но ведь кризис, знаете.
– У нас вечный кризис, последний всплеск на мне уже мало отразился.
– Вы такой богатый?
– Такой бедный.
После паузы девушка сочла нужным пояснить:
– У меня папа новый буржуа.
– А, и он тут поселился?
– Я одна.
– Но он вас содержит?
– Пока да.
– Почему же вы не живете вместе с таким замечательным папой? Зачем вам отдельная квартира?
– Просто так.
– Что ж, извините назойливость постороннего.
Не в первый раз поймал он себя на обличительной интонации, поморщился; она приняла на свой счет и попыталась простодушно оправдаться:
– Зачем же злиться, не злитесь… Знаете, мне так нужно одиночество.
– Тем более извините.
– Вы не в счет.
Ну понятно, для нее он пожилой дядя. Даже без особого воображения легко представить окружающий ее всеобщий напряг восторга, зависти, похоти…
– Ой, труп вынимают!
Из обгоревшего остова бравые ребята в униформе осторожно изымали черное чучело в чаду бензиновой гари и жженой резины. В этот экстремальный момент вкрались приближающиеся шаги.