Солнце любви
Шрифт:
– Не понимаю цели ваших вопросов.
– Никакой такой цели, просто вспомнилось. Кто навещал Романа Алексеевича в последний раз в больнице?
Непонятная настойчивость, с которой сосед вел прямо-таки допрос, и настораживала, и притягивала. Философ ответил, морщась:
– Кажется, дядя провел у него весь вечер четверга.
– В четверг дядя твой не мог рассказать брату своему про убийство в пятницу.
– Я не желаю ничего вспоминать! — отчеканил Петр; мутный хмель уже бродил в голове.
– Но все помнишь! И я помню. Иду я вечерком мимо Патриарших, а на лавочке возле памятника сидят Мастер с Маргаритой.
– Доктор,
Иван Ильич захохотал.
– Э, грешная наша природа груба и предсказуема, по-народному: выгони ее в дверь — влезет в окно. и у женатиков, и у женихов. Давай-ка лучше по грамму.
– Нет!
Медик продолжал безмятежно затягиваться папиросой; глазки его, близко посаженные, «медвежьи» (и весь он, круглый, косматый, был похож на засаленного медвежонка из плюша), глазки-пуговки победно поблескивали.
– У нас в клетке новая соседка. Ты с ней уже познакомился?
Похоже, Подземельный подслушивал!
– Слегка.
– Девочка красивенькая и богатенькая. Видал машину?
– У нее папа богатый.
– Надо же, какое счастье. Только чемоданы ее не папа вчера таскал.
– А кто?
– Ангелевич.
Валерий Витальевич Ангелевич — нижний сосед, с третьего этажа, успешно промышляющий в шоу- бизнесе.
– Точнее, его шоферюга пер два огромных чемодана, а он с красоткой шел следом и вещал: «В старомосковских домах есть особая атмосфера, но лифта, как правило, нет.» Не знаешь, его бывшая не устроила свою судьбу?
– Что?
– Лана, говорю, замуж не вышла?
– Ничего о ней не знаю.
– Так-таки ничего? — Подземельный выпил и запел: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь.»
– Да будет вам!.. прямо копилка соседских секретов.
Помолчали. Забывшись в глубокой задумчивости, Петр Романович опрокинул в рот услужливо наполненную стопку и замер.
– Я ж говорил, вторая веселее пойдет, перед народным напитком смирись, гордый человек.
– Ох, помолчите!
Иван Ильич занялся спиртом и съел все сало.
– Значит, Вареньку сюда Ангелевич пристроил, — сказал Петр Романович нечаянно вслух, как бы со стороны слыша свой голос: головокружительная отрава действовала круто.
– Ну, они же старинные приятели с адвокатом твоим.
– Иван Ильич, полчаса истекли.
– Так ведь не допили!
– Все, все, все!
Подземельный поднялся, прихватив объемистую фляжку, вышел, как под конвоем, в прихожую и спросил почему-то шепотом:
– Ты один?
– В каком смысле?
– К тебе никто не приходит?
– Да вот вы с чего-то осчастливили.
– Помянуть. — Сосед заглянул в дверной проем небольшой затемненной комнаты (еще кабинет, прихожая и кухня составляли отдельные владения философа). — Глянь, красный коврик под качалкой вместо лужи крови. (Петр Романович прямо оторопел!) Я все помню. Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.
– Слушайте, что вам надо, в конце концов?
– Ничего, Петя. Просто печальный юбилей навеял печальные мысли. — Медик на миг задержался в дверях. — Знаешь, какой у американчиков любимый спорт? Бейсбол.
«Допился, — решил Петр Романович брезгливо. — И я хорош. Немудрено от такой адской смеси.»
В темной комнате зашипело, лязгнуло и торжественно пробило десять. Он вошел, сел в качалку, головокружение усилилось, закачались картинки и фотографии на стенах, купол абажура, высокая башня напольных часов. И как-то внезапно провалился в сон.
Ему приснился дом, с виду ничуть не похожий на жилище в Копьевском переулке, но по забытому чувству любви и нежности, пронзившему душу, он узнал его — свой дом детства, в котором (в лабиринте мрачных клетушек, сюрреалистически пустых и тусклых) он вдруг заблудился. В помещении без окон сидели на лавках люди, он хотел узнать дорогу, но они молчали как мертвые. «Это умершие!» — сообразил во сне Петр; тут один из них — отец, узнал он в ужасе и упоении — указал рукой путь на какой-то дребезжащий звук, Петр пошел и словно проснулся. Но длился сон, дребезжал звонок, он вскочил во тьме, споткнулся обо что-то, сильно ударился левой ногой, открыл некую дверь и вновь увидел отца. Таким, каким помнил его в юности: в коричневом, с «искрой» костюме, лицо в морщинках, но кажется моложе в густой каштановой бороде и усах, которые он любил дергать в младенчестве. «Приклеенные», — говорил папа, подмигивая, а Петруша проверял, такая была игра. «Ты же умер», — выговорил он. — «Нет. Я пришел к тебе». — «Уйди, — испугался Петр. — Мне страшно». — «Мне тоже, — произнес призрак. — Прости». — «За что?» — «За смерть. И я тебя простил». — «Не понимаю! Как там у вас… в том мире?» — «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».
Тут Петр Романович проснулся реально в качалке, которая, к изумлению его, продолжала покачиваться. Неужто сновидение длилось какие-то секунды?.. Часы услужливо ответили, отбивая. одиннадцать ударов. Час прошел. Какое, однако, ядовитое пойло! «Нет, оно дало мне возможность повидаться со своими!» Он поймал себя на диком суеверии и сплюнул, застольный разговор с Подземельным навеял эту дичь. Но давно уже, так давно, много лет не ощущал он такой любви, трепета и тайны.
Петр Романович поднялся перелечь на диван в кабинете, сделал шаг, другой. и застыл от страха. Болела левая нога, щиколотка, которой он ударился, когда шел во тьме. тьфу, пропасть! Ударился, ворочаясь в кошмаре, об изогнутую ножку — вот качалка и пришла в движение.
А в прихожей Петр Романович налетел на валяющийся почему-то посередке тяжелый стул и выругался от боли и бессилия — на мир, заставленный предметами, не желающими подчиняться, как во сне.
3
– Оленька, а почему вы меня не предупредили?
– Извини, не пришло в голову. Квартира отдельная. Эта девица тебе мешает, устраивает ночные оргии, водит мужчин?
– Да я ее видел только раз, когда взорвался автомобиль.
– О, мы слышали. Так в чем проблема?
– Никакой проблемы, но ведь надо знать, с кем живешь через стенку.
Ольга Ипполитовна — живая, маленькая, прелестная женщина, почти на пятнадцать лет моложе мужа, который ее обожал, — улыбнулась мельком, многозначительно.
– Она тебя так заинтриговала, что ты прибежал за сведениями? Ну-ка, признавайся!
– Не в этом дело, — он покривил душой, — вы поступили не по- родственному.
Младшего брата отца никак нельзя было упрекнуть в недостатке родственных чувств: Петрушу (так его звали в семье дяди) он привык опекать, проще говоря, кошелек преуспевающего адвоката всегда был к услугам племянника, чем тот пользовался редко. А с Оленькой, почти ровесницей, Петра связывало нечто вроде нежной дружбы, только Ипполита он переносил с трудом. Словом, упрек незаслуженный; тетушка угадала: он пришел за сведениями.