Солнце полуночи
Шрифт:
С отвращением к самому себе я увидел, как она снова перекатилась по постели. Чем я лучше какого-нибудь чокнутого вуайериста? Ничем. Я гораздо хуже.
Я расслабил пальцы, чтобы разжать их и упасть с карниза. Но сначала позволил себе еще один долгий взгляд на ее лицо.
Неподвижное, но не спокойное. Между бровями залегла складочка, уголки губ были опущены. Губы задрожали, потом приоткрылись.
– Ладно, мама, – пролепетала она.
Белла разговаривала во сне.
Вспыхнувшее любопытство пересилило отвращение к себе. Как же долго
В конце концов, что мне эти человеческие правила? Сколько из них я нарушаю ежедневно?
Мне вспомнилось множество поддельных документов, необходимых моей семье, чтобы жить так, как нам нравилось. Фальшивые фамилии и биографии, водительские удостоверения, благодаря которым мы записывались в школы, медицинские дипломы, позволяющие Карлайлу работать врачом. Бумаги, на основании которых наше странное сборище взрослых почти одного возраста воспринимали как семью. Ничего перечисленного не понадобилось бы, если бы мы не старались на краткое время сохранять постоянство, если бы не предпочитали иметь дом.
И конечно, у нас были свои способы зарабатывать себе на жизнь. Ясновидение не подпадало под законы об инсайдерской торговле, но явно было уловкой, чем мы и пользовались. И переводы наследства с одного вымышленного имени на другое не могли считаться полностью законными.
И вдобавок все эти убийства.
Легко мы к ним не относились, но никому из нас за наши преступления никогда не назначал наказания человеческий суд. Мы покрывали виновных – и тем самым опять-таки совершали преступление.
Так зачем мне корить себя за единственную незначительную провинность? Человеческие законы ко мне неприменимы. Вдобавок этот взлом и проникновение будет для меня далеко не первым.
Я знал, что могу действовать без опасений. Чудовище вело себя беспокойно, но было надежно стреножено.
Я буду держаться на благоразумном расстоянии. Не причиню ей ни малейшего вреда. Она даже не узнает, что я побывал здесь. Я просто хочу убедиться, что с ней все хорошо.
Все эти рассуждения и доводы подкидывал мне дьявол с левого плеча. Это я понимал, но ангела на моем правом плече не было. Я намеревался поступить как существо из ночных кошмаров, которым и был на самом деле.
Я попробовал открыть окно и обнаружил, что оно не заперто, но поддается с трудом – так долго его не открывали. Сделал глубокий вдох – последний на все то время, которое я проведу рядом с ней, – и медленно сдвинул в сторону застекленную створку, сжимаясь от каждого скрипа металлической рамы. Наконец щель получилась достаточно широкой, чтобы я мог проскользнуть внутрь.
– Мам, подожди… – бормотала она. – По Скоттсдейл-роуд будет быстрее…
Комната оказалась тесной – загроможденной вещами, беспорядочной, но не грязной. На полу возле кровати – сложенные стопкой книги, повернутые корешками от меня, возле недорогого плеера разбросаны диски с верхним из них в прозрачном футляре, без обложки. Кипы бумаг окружали компьютер, которому самое
Мне нестерпимо хотелось просмотреть названия ее книг и дисков, но я решил лишний раз не рисковать. И вместо этого присел в старое кресло-качалку в дальнем углу комнаты. Тревога покинула меня, темные мысли отступили, в голове прояснилось.
Неужели ее внешность и впрямь когда-то казалась мне ничем не примечательной? Мне вспомнился тот первый день и собственная неприязнь к человеческим самцам, заинтересовавшимся ею. Но когда я вспоминал, каким увидел ее лицо у них в мыслях, я никак не мог понять, почему сразу же не признал ее красивой. Ведь это же очевидно.
В эту минуту – с разметавшимися вокруг бледного лица темными волосами, в заношенной дырявой футболке и растянутых спортивных штанах, с расслабленными в забытьи чертами и слегка приоткрытыми пухлыми губами – она выглядела так, что у меня захватывало дух. Вернее, захватило бы, с усмешкой поправил я, если бы я дышал.
Она умолкла. Должно быть, сон кончился.
Вглядываясь в ее лицо, я пытался придумать какой-нибудь способ сделать будущее сносным.
Мысль о том, чтобы причинить ей боль, была невыносима. Значит ли это, что единственный выход – снова попытаться уехать?
На этот раз семья не станет спорить. Мое отсутствие никого не подвергнет опасности. Ни у кого не возникнет подозрений, никто не свяжет мой отъезд с аварией.
Я медлил в нерешительности, как сегодня днем, и все, что приходило в голову, казалось невозможным.
Бурый паучок выполз из-за дверцы стенного шкафа. Должно быть, потревоженный моим появлением. Eratigena agrestis – паук-бродяга, судя по размеру – молодой самец. Когда-то считался опасным, недавние исследования подтвердили, что ущерб от его яда для человека незначителен. Но укус все равно болезненный… Я протянул руку и раздавил паука пальцем.
Пожалуй, мне стоило отпустить это существо живым, но невыносимо было думать о том, что даже оно способно причинить ей боль.
И вдруг все мои мысли приняли невыносимый оборот.
Потому что я мог перебить всех до единого пауков в ее доме, обломать шипы с каждой розы, которой она может коснуться когда-нибудь, преградить путь каждой машине, набирающей скорость на расстоянии мили от нее, но никакими силами мне самому не перестать быть тем, кто я есть. Полный отчаяния, я уставился на свою белую, похожую на камень руку, – такой карикатурно нечеловеческой она была.
Я не мог рассчитывать на соперничество с человеческими парнями независимо от того, нравились они ей или нет. Я же злодей, я кошмар. Разве может она разглядеть во мне что-то иное? Если она узнает правду обо мне, эта правда напугает и оттолкнет ее. Как предполагаемая жертва в фильме ужасов, она с криком бросится наутек.
Я вспомнил ее первый день на биологии… и понял, что именно такой была ее первая реакция.
Глупо было воображать, что если бы на дурацкий бал ее позвал я, она охотно отменила бы все прежние планы и приняла мое приглашение.