Солнце восходит на западе
Шрифт:
А вот рябая женщина, обмотанная огромным платком пересчитывающая засаленные рубли и карбованцы. Она, пожалуй, и есть настоящая мешочница, но рядом с ней стоит, ни Бог весть какой, но все же чемодан, делающий ее похожей на обыкновенную городскую путешественницу.
Рядом со мной, в широких дверях теплушки, группа молодежи, с шумом разгрызающая яблоки и оглушительно смеющаяся. Это, конечно, учащаяся молодежь. Впрочем, и без психологических наблюдений, а просто из их разговоров, узнаю, что это ученики днепропетровской консерватории, едущие домой после отдыха, на "подножном корму", в деревне.
Кого только нет в этом неуютном товарном вагоне, несущем нас
Среди едущих есть две главные категории путешественников военного времени. Самая многочисленная это — пассажиры на короткие дистанции: горожане едущие за несколько остановок в знакомое село для пополнения своих скудных продовольственных запасов и крестьяне, отправившиеся в ближайший город, чтобы узнать кто там из своих уцелел и подать какое-нибудь прошение. Но есть и другая группа странствующих, количественно небольшая, но качественно годящаяся в рекордсмены больших расстояний, напоминающих жюль-верновских героев. Это — пассажиры дальнего следования. Такого дальнего, что они сами не знают будет ли намеченный город их конечным пунктом или за ним снова откроется, уходящая в бездонную даль, металлическая полоса равнодушных рельс. Это люди, ищущие своих родных, потерянных еще в самом начале военного урагана и совершающие фантастические рейсы, требующие нечеловеческого напряжения и большой человеческой любви к своим близким.
Вначале и я причислял себя к пассажирам дальнего следования. Но когда я узнал, что мой сосед выбрался весной из Ленинграда, в поисках семьи, оставшейся в Киеве, побывал в Москве, Саратове, Уфе, Самаре, Астрахани, Пятигорске, остался там до прихода немцев, пробрался в Киев и узнав, что семья его перебралась в Одессу, едет теперь туда, то мой путь, рассчитанный все же на несколько тысяч километров, стал мне казаться безобидным воскресным пикником на опушке ближайшего леса.
Начинает смеркаться и осенний холодок пробирается в вагон. Сначала дружными усилиями задвигается одна дверь, а вслед за ней и другая. В вагоне совсем темно. Все начинают устраиваться на долгую дорожную ночь. Мой электрический фонарь выручает меня, и моих спутников.
— Гражданин, будьте добры посветите малость, пока мы тут устроимся…
— Вы бы, гражданочка, пододвинули немного свою корзину, а то мне не провернуться тут…
Слова "гражданин" и "гражданка" прочно вошли в быт и их часто приходится слышать. Слово "товарищ" я за все время слышал только один раз сказанное по привычке и поднятое тотчас же на смех, с резюме одного из присутствующих: — "ишь, товарищей вспомнил, были они, да все вышли…"
Кроме "гражданина" часто приходится слышать и другие слова, пустившие глубокие корни, слова иногда новые, а чаще — старые, но употребляемые по-новому. Наиболее типичные из них: — "в основном", "переключился", "забронировать" "тематика", "провентилировать", "отрегулировать". Последние два: — "провентилировать вопрос", "отрегулировать настроение", очевидно являются какими-то отголосками индустриализации. Кстати и для этого слова среда советских граждан существует особое определение: по пущенному каким-то остряком определению — индустриализация,
Первые два слова: "в основном" и "переключился" употребляются в самых неожиданных комбинациях; "в основном это крестьяне", в "основном мои вещи уложены", "в основном он поет отвратительно"; "Петька бросил Маньку и переключился на Таньку", "недавно еще она играла героинь, а теперь переключилась на комических старух", "Иван Иванович с водки переключился на самогон" и так далее. Слово забронировать — относится к жилью, Это означает записать такую-то комнату в жилотделе на свое имя: — "я забронировал эту комнату", "на этой комнате лежит броня".
"Тематика" и "типаж" прочно вошли в быт журналистов и фоторепортеров. Почти каждый журналист или фоторепортер, которым я предлагал прислать, что-нибудь для газеты, непременно настойчиво спрашивали:.-."а какая тематика вас интересует?" И очень удивлялись когда я говорил, что тематика нас не интересует, а интересуют хорошо и талантливо сделанные вещи. Очевидно, в советских условиях работы на долю собственной инициативы и вдохновенья писателя, журналиста или фоторепортера приходилась какая-то невесомая величина. Остальное же относилось за счет этой самой тематики, или проще говоря — социального заказа.
Есть и еще два старых русских слова употребляемых по-новому. Это — "зачитать" и "присвоить". На русском языке слово "зачитать" применялось только к книге. Выражение — зачитать книгу — означало, либо задержать ее дольше положенного срока, либо привести ее в негодное состояние. В Советском Союзе "зачитывают доклады", а начальники "зачитывают приказы" своим подчиненным. Когда слышишь такое выражение, то непременно представляешь себе, как вот эдакий, ленивый нарком или начальник валяется месяцами на диване и все зачитывает доклады и приказы, пока не превратит свежие листы бумаги в половые тряпки.
Слово "присвоить" на русском языке означает — чужую вещь объявить своей без всякого права на это. В Советском Союзе верховная власть "присваивает" гражданам звание "народного артиста", "героя Советского Союза", "лауреата сталинской премии", а старинным русским городам — новые названия по имени какого-нибудь партийного вельможи. Впрочем, в последнем случае слово "присвоить" для постороннего уха несомненно, звучит в своем истинном значении.
Много появилось и появляется новых слов и всех их не упомнишь сразу. Это явление часто беспокоит ревнителей чистоты русского языка. Но вряд ли, они правы. Язык — это не коробка консервов. Он должен расти и развиваться. Жаль только, что в советских условиях язык наш, в силу понижения общего культурного уровня, растет не вверх, а вниз, заимствуя подчас словечки из "блатного жаргона", на котором любят изъяснятся даже видные партийные работники, по-видимому, полагая, что они хорошо усвоили язык, "народных масс".
Гудение от разговоров постепенно затихает, то там, то здесь, перекидываются еще каким-нибудь вопросом.
О чем говорят люди в товарном вагоне?
Я думаю, что если в подобных условиях собрать, вот так, вместе в вагон и оставить на продолжительное время людей, принадлежащих к другим нациям или тех же русских людей дореволюционного периода, то естественно, что разговоры вращались бы вокруг войны и политики. За двадцать часов, которые я протрясусь в этом вагоне, я очень мало услышу о войне и ни одного слова о политике. Кроме обычных дорожных вопросов я слышу только разговоры о том, сколько стоит пуд картошки там и почем килограмм масла тут, есть ли лавки в вашем городе или базары в вашем селе.