Солнечная буря
Шрифт:
«Некоторых я познала в буквальном библейском смысле», — подумала она.
И тут камера показала крупным планом Томаса Сёдерберга, который глянул ей прямо в глаза.
Ребекка сидит на стуле для посетителей в пасторской у Томаса Сёдерберга и плачет. Город заполнен народом. Середина января — время грандиозных распродаж. Во всех витринах — написанные от руки таблички с указанием процентов скидок. В такой обстановке особенно остро ощущаешь внутреннюю пустоту.
— У меня такое чувство, что Он меня не любит, —
Она имеет в виду Бога.
— Я как будто неродная Ему, — говорит она сквозь слезы. — Подкидыш.
Томас Сёдерберг осторожно улыбается ей и протягивает очередной платок. Она сморкается в него. Ей только что исполнилось восемнадцать, а она хлюпает, как маленький ребенок.
— Почему я не слышу Его голоса? — спрашивает она, всхлипывая. — Ты слышишь Его и разговариваешь с ним каждый день. Санна может услышать его. Виктор даже встречался с Ним…
— Ну, Виктор — это совершенно особый случай, — вставляет Томас Сёдерберг.
— Вот именно, — снова заливается слезами Ребекка. — Мне тоже хотелось бы почувствовать себя хоть чуточку особенной.
Некоторое время Томас Сёдерберг сидит молча, словно прислушивается к чему-то в глубине себя, ища верные слова.
— Это вопрос опыта, Ребекка, — говорит он. — Поверь мне. Поначалу, когда мне казалось, что я слышу Его голос, на самом деле я слышал лишь собственные фантазии.
Он складывает руки на груди, смотрит в потолок и произносит детским голосом:
— Боженька, Ты меня любишь?
И отвечает сам себе сочным басом:
— Да, Томас, ты же знаешь, что Я люблю тебя безгранично.
Ребекка смеется сквозь слезы — даже слишком легко, словно выплакала пустоту, которая спешит заполниться другим чувством. Томас заражается ее смехом и тоже смеется, но внезапно делается серьезным и смотрит ей в глаза долгим взглядом.
— Так что ты особенная, Ребекка. Поверь мне, ты особенная.
Тут из ее глаз снова начинают течь слезы и беззвучно катятся по щекам. Томас Сёдерберг протягивает руку, чтобы вытереть их. Его ладонь слегка касается ее губ. Ребекка замирает, не дыша. Чтобы не спугнуть его — как она поняла задним числом.
Другая рука Томаса Сёдерберга тянется к ней, большим пальцем он вытирает слезу, а остальные пальцы гладят волосы. Его дыхание совсем близко. Оно течет по ее лицу, как теплая вода. Чуть горьковатый запах кофе, сладкий запах имбирного печенья и еще какой-то аромат, принадлежащий лишь ему.
Затем все происходит очень быстро. Его губы раздвигают ее губы. Пальцы вплетаются в ее волосы. Она кладет одну руку ему на затылок, а второй тщетно пытается расстегнуть единственную пуговицу на его рубашке. Он касается пальцами ее груди, стремится проникнуть под юбку.
Она обвивает руками его шею, он поднимает ее со стула, сажает на стол и одним движением задирает на ней юбку. Она хочет проникнуть в него. Прижимает его к себе. Стягивая с нее колготки, он случайно царапает ей кожу на внутренней поверхности бедра. Это она замечает лишь позже. Ему не удается снять с нее трусики. Времени нет. Он оттягивает их в сторону, одновременно расстегивая на себе брюки. Через его плечо она видит ключ, торчащий в замке, и думает, что надо бы запереть дверь, но он у же внутри ее. Ее губы возле его уха, она шумно вдыхает при каждом толчке. Прижимается к нему, как детеныш обезьяны цепляется за мать. Он кончает тихо и сдержанно, словно судорога пробегает по всему телу. Наваливается на нее, так что ей приходится опереться рукой о стол, чтобы не упасть назад.
И тут он пятится от нее. Пятится и пятится, пока не упирается спиной в дверь. Смотрит на нее пустым взглядом и трясет головой. Затем поворачивается к ней спиной и смотрит в окно. Ребекка соскальзывает со стола, натягивает колготки и поправляет юбку. Спина Томаса Сёдерберга — как стена.
— Прости, — произносит она сдавленным голосом. — Прости, я не хотела.
— Будь добра, уйди, — хрипло отвечает он. — Просто уйди отсюда.
Она бежит всю дорогу домой — до их с Санной квартиры. Перебегает через перекресток, не глядя по сторонам. Январская стужа. Мороз обжигает, у нее начинает болеть горло. В колготках на внутренней поверхности бедра становится липко.
Дверь распахнулась, и в проеме показалось разгневанное лицо прокурора фон Поста.
— Что здесь происходит, черт подери? — спросил он. Не получив ответа, он проговорил, обращаясь к Анне-Марии: — Чем это ты занимаешься? Просматриваешь с нею материалы предварительного следствия?
Он кивнул в сторону Ребекки.
— Здесь нет ничего секретного, — спокойно ответила Анна-Мария. — Эти видеокассеты продаются в книжном магазине церкви «Источник силы». Мы немного побеседовали. Все нормально.
— Ах вот как! — прошипел фон Пост. — Но теперь тебе придется побеседовать со мной. В моем кабинете. Через пять минут.
Он с грохотом захлопнул дверь.
Две женщины посмотрели друг на друга.
— Журналистка, которая обвиняла вас в нанесении телесных повреждений, забрала свое заявление, — легким тоном произнесла Анна-Мария Мелла, словно желая показать, что говорит уже совсем о другом и ее слова не имеют никакого отношения к Карлу фон Посту.
Однако ее мысль достигла адресата.
«Естественно, он жутко разозлился», — подумала Ребекка.
— Она сказала, что сама поскользнулась и что вы явно не имели намерения толкнуть ее, чтобы она упала, — продолжала Анна-Мария, медленно поднимаясь. — Я должна идти. Вы чего-то от меня хотели?
Несколько мыслей пронеслось в голове у Ребекки. От Монса, который, должно быть, поговорил с журналисткой, до Библии Виктора.
— Библия, — проговорила она. — Библия Виктора. Она у вас здесь или…