Солнечная буря
Шрифт:
— Я люблю тебя, Ребекка, — умоляющим голосом произносит Санна. — Как ты не понимаешь, что это — дар Божий? Я помогу тебе…
И умолкает, поймав на себе презрительный взгляд.
— Я знаю, — чуть слышно произносит она. — Ты считаешь, что я не в состоянии позаботиться даже о Саре и о себе самой.
Санна закрывает лицо руками и беззвучно плачет.
Ребекка выходит прочь из
Когда Ребекка уходит, Санна придвигает к себе телефон и набирает номер. Трубку снимает Майя, жена Томаса Сёдерберга.
Патрик Маттссон проснулся в двенадцатом часу от звука ключа, поворачиваемого в замке его квартиры. Затем послышался голос матери — ломкий, как осенний лед, встревоженный. Она окликнула его по имени, и он услышал, как она прошла через холл мимо туалета, где он лежал. Остановилась у двери гостиной и снова позвала его. Через некоторое время она постучала в дверь туалета.
— Патрик! Открой!
«Надо бы отозваться», — подумал он.
Пошевелился и ощутил лицом прохладу кафельных плит пола. Должно быть, в конце концов он все же заснул — на полу в ванной, скрючившись в позе зародыша, прямо в одежде.
Снова голос матери. Настойчивый стук в дверь.
— Патрик, ты слышишь меня? Открой, пожалуйста. С тобой все в порядке?
«Нет, со мной не все в порядке, — подумал он. — И никогда уже не будет в порядке».
Его губы сложились, чтобы произнести имя. Но он не позволил себе этого сделать.
Виктор. Виктор. Виктор.
Теперь она принялась трясти ручку двери.
— Патрик, немедленно открывай, иначе я позвоню в полицию, они приедут и выломают дверь!
О господи! Он приподнялся на колени. В голове как будто стучал отбойный молоток. Болело бедро, которое было прижато в твердому кафельному полу.
— Я сейчас! — проскрипел Патрик. — Я… мне немного плохо. Подожди минутку.
Она попятилась, когда он отпер дверь.
— Что у тебя за вид! — воскликнула она. — Ты заболел?
— Да.
— Хочешь, я позвоню и скажу, что ты сегодня останешься дома?
— Нет, я должен бежать.
Он посмотрел на часы.
Она пошла вслед за ним в гостиную. На полу лежали разбитые цветочные горшки, ковер оказался в углу, кресло было перевернуто.
— Что здесь произошло? — спросила она срывающимся голосом.
Он повернулся к ней и обнял ее за плечи.
— Это я сам наделал, мама. Но ты не волнуйся. Мне уже намного лучше.
Она кивнула, но он видел, что она в любой момент готова расплакаться. Он отвернулся от нее и сказал:
— Мне нужно ехать на грибную плантацию.
— Я останусь и приберусь тут, — проговорила мама у него за спиной и наклонилась, чтобы поднять с пола стакан.
Патрик Маттссон отмахнулся от ее навязчивых забот.
— Нет, мамочка, не надо, это совершенно лишнее.
— Ради меня, — прошептала она, пытаясь заглянуть ему в глаза. Закусила нижнюю губу, чтобы сдержать слезы. — Я знаю, ты не хочешь мне ничего рассказывать. Но если ты, по крайней мере, разрешишь мне прибраться, то… — Она проглотила ком в горле. — То мне будет приятно, что я могу хоть что-то для тебя сделать.
Он опустил плечи и заставил себя обнять ее на ходу.
— Хорошо. Спасибо, мамочка.
И выскочил за дверь.
Сев за руль своего «гольфа», он повернул ключ в зажигании. Вдавил педаль сцепления, чтобы рычание мотора отогнало тяжелые мысли.
«Не плакать», — приказал себе Патрик.
Потом повернул зеркало заднего вида и посмотрел на свое лицо. Глаза опухшие, волосы лежат слипшимися сосульками. Он издал короткий безрадостный смешок, скорее похожий на кашель, и резко отвернул от себя зеркало.
«Больше я не буду думать о нем, — сказал он сам себе. — Никогда больше».
Он выехал на Грюввеген и набрал полную скорость на склоне, ведущем в сторону Лаппгатан. Из-за снегопада ехать приходилось почти на ощупь, он едва ли видел хоть что-то. Утром дорогу расчистили, но с тех пор нападало еще, свежий снег предательски проскальзывал под колесами. Патрик сильнее нажал на педаль газа. Время от времени колеса пробуксовывали, его выносило на встречную. Это не имело никакого значения.
На перекрестке Лаппгатан у него и не было никаких шансов остановиться, неуправляемая машина скользнула дальше. Уголком глаза он заметил женщину с финскими санями, в которых сидел маленький ребенок. Она втащила сани обратно на гору счищенного с дороги снега и подняла руку ему вслед. Наверное, показывала средний палец. Когда он проехал часовню Лестадиуса, ситуация на дороге изменилась: здесь снег был утрамбован тяжестью проехавших машин, в нем образовалась колея, но «гольф» предпочитал не следовать ей. Задним числом Патрик не помнил, как миновал перекресток улиц Грюввеген и Яльмар-Лундбумсвеген. Останавливался ли он у светофора?
У шахты он проехал мимо охранника, помахав тому. Охранник сидел, уткнувшись в газету, и даже не поднял глаз. Патрик остановился у шлагбаума возле тоннеля, ведущего вниз, в глубь шахты. Его трясло. Пальцы не слушались, когда он рылся в кармане в поисках сигареты. Внутри он ощущал полную пустоту. Это хорошо. В последние пять минут он ни разу не подумал о Викторе Страндгорде.
«Спокойно, — сказал он себе. — Спокойно».
Наверное, лучше было бы остаться дома. Но каково сидеть весь день одному в квартире? Он бы просто выбросился с балкона.
«Да ладно, — насмешливо возразил себе Патрик. — На такое у тебя кишка тонка. Бить кофейные чашки и швырять на пол цветочные горшки — вот все, на что ты способен».
Он опустил стекло машины и потянулся, чтобы вставить карточку в считыватель.
Тут чья-то рука схватила его за запястье, и он вздрогнул так, что сигарета упала ему на колени. Сначала он не увидел, кто это, и внутри все сжалось от страха. Потом разглядел за стеклом машины знакомое лицо.
— Ребекка Мартинссон, — произнес он.