Солнечная ночь
Шрифт:
— Рехнулся? — набросился на меня Гурам.
Я оттолкнул его и стал плечом выбивать дверь.
— Выйди, покажись, мерзавец! Выйди, арестуй меня! Знаю ведь, ты дома! Выйди, негодяй! Доказал свое геройство, подлец! Выйди, арестуй меня, гадина! Попрошайка!!
— Сынок, перестань, пойдем домой! — умоляла мать.
Выбежавшие на шум соседи удивленно взирали на нас.
— Выходи, открой дверь, я плюну тебе в лицо!
Я плюнул в дверь и исступленно заколотил кулаками. Потом у меня вдруг подкосились ноги. Я сел на пол, зарылся головой в колени и заплакал.
СЕКРЕТАРЬ
Теймураз Барамидзе! Вот уже двадцать два года тебе светит солнце. Оно светит тебе наравне с другими, ибо «и сорняк равно, как роза, освещается лучами» — так сказал твой великий предок.
Теймураз Барамидзе! Ты, не знавший зла, был со всеми добр. Ты не знал забот, ибо не о ком было тебе заботиться. Ты любил солнце, которое грело, но не жгло тебя. Ты обожал море — оно ласкало тебя, как нежная мать. Ты любил Гулико — девушку твоей мечты, девушку, без которой ты не мог жить, которая любила тебя. У тебя есть друг Гурам — человек, который верен тебе и останется таким до самой смерти... Что же изменилось в твоей жизни? Почему с годами растут твои заботы? Почему ласковые прежде лучи солнца вдруг стали жгучими? Почему любимое море сейчас тебе внушает страх? Почему тебя больше не тянет к Гулико — к твоей милой, хорошей Гулико? Что с тобой стряслось, старина? Откуда эти сомнения, подозрения, печаль? Откуда? О, если б человек рождался столетним! Если б с годами не росли, а убывали его заботы, горе, и вместе с ними — слух, зрение, разум, и умирал бы человек беззаботным и бесчувственным, как младенец в утробе матери!.. Что? След в жизни? Ах, какой там след! След всегда один и тот же — шагаешь ли вперед, пятишься ли назад! Что? Ты не хочешь оставить след человека, пятящегося назад? Отлично! Шагай вперед! Смелее! Что? Боишься? Чего же ты боишься?!
Ничего я не боюсь! С чего ты взял? Кто сказал, что солнце жжет меня? Кто вздумал, будто море пугает меня? Кто врет, что я разлюбил Гулико? И почему ты думаешь, что с годами растут мои заботы?
Ты сам мне сказал об этом, дорогой!
Я?
Да, да, ты, Теймураз Барамидзе! Ты сказал, что боишься жизни, но не сказал почему. Не потому ли, что там, в кафе, довелось тебе заглянуть в опустошенное сердце старого Дурсуна? Быть может, плевок Абибо смутил твою душу? Не испугало ли тебя недоверие людей к твоему другу Тавере? А может, терзает тебя горькая утрата Гулико?..
.................................................................................................................................................................................
— Гулико, как давно мы не виделись, Гулико!
— Здравствуй, Темо!
— Гулико, что произошло между нами? Почему мы так охладели друг к другу?
— Не знаю, Темо.
— А все же?
— Не знаю!
— Быть может, из-за того глупого случая на море?
— Не думаю. Это скорее послужило поводом.
— Поводом?
—Да. Иначе почему мне с тех пор не хочется встречаться с тобой?
— Но ведь мы каждый день видим друг друга.
— Да, но мы ведь не встречаемся.
— Но почему же, Гулико?
— Не знаю, Темо, клянусь мамой.
— Может, ты
— Нет, клянусь тебе, никого. Просто я перестала думать о тебе, ты больше не нравишься мне. Ты стал каким-то странным.
— Почему?
— Хотя бы потому, что ты не любишь меня, а говоришь так много. Обманываешь себя и меня.
— Ты так думаешь?
— Уверена. И я уже не люблю тебя.
— Причина?
— Не знаю. Это трудно объяснить. Ты парень честный. Признавайся, разве ты любишь меня?
— Не так, как прежде.
— Вот видишь! И я не спрашиваю причины.
— Как же нам быть дальше, Гулико?
— А так... Забудем все...
— Нельзя все забыть, Гулико!
— Можно!
— Как?
— Вот я уже забыла тебя. Забыла даже, как звать.
— Меня зовут Темур!
— Простите, я вас не помню. Как ваша фамилия?
— Барамидзе, Темур Барамидзе, ваш коллега, студент четвертого курса экономического факультета.
— Нет, не помню... Вы посещаете лекции?
— А как же! Я сижу за вами, на второй парте... вы Гулико Цибадзе. Вы живете на Лоткинской горе...
— Нет, вы обознались... Извините, я спешу. Прощайте!
— Прощайте... Прощай, Гулико!
Звякнул колокольчик председателя.
— Товарищ Барамидзе, будьте любезны, обратите на нас внимание. Кажется, на комсомольском собрании факультета разбирается ваш вопрос, а не мой!
Собрание проходило в девяносто четвертой аудитории. На собрании, кроме нескольких десятков студентов, присутствовали секретарь партбюро факультета Давид и лектор права Георгий. На повестке дня стоял один вопрос: «О недопустимых действиях студента Барамидзе, выразившихся в учинении в состоянии опьянения дебоша, нанесения физического оскорбления соседской двери и словесного оскорбления соседу — ответственному работнику, которого студент Барамидзе обозвал «попрошайкой», хотя тот никогда не был замечен в попрошайничестве».
Я как обвиняемый сидел за отдельным столом у стены. Погруженный в раздумье, я не слушал, о чем говорилось в обвинительном заключении, которое читал секретарь комсомольского комитета Ушанги Кочакидзе. Это и послужило поводом для замечания председателя.
— Товарищи! — продолжал секретарь. — Указанный случай свидетельствует о том, что политико-воспитательная работа на факультете хромает! Не хромает, а прямо-таки провалена! На следующем собрании мы обсудим этот вопрос... Хватит, товарищи! Мы не хотим краснеть из-за других! Кто лекции пропускает? Барамидзе и Чичинадзе! У кого переэкзаменовка? У Барамидзе и Чичинадзе! У кого задолженность по членским взносам? У Барамидзе и Чичинадзе!
— Дорогой Ушанги! — встал Гурам. — Насколько мне известно, сегодня разбирается не мой вопрос!
— Настанет и ваш черед, товарищ Чичинадзе! — пригрозил Ушанги.
— Вот тогда и поговорим обо мне, мой золотой!
— Товарищ Чичинадзе, не учите меня! Я сам знаю, когда и что говорить! — крикнул Ушанги и посмотрел па председателя.
Тот зазвенел колокольчиком, Гурам сел.
— Товарищ Барамидзе, объясните собственно причину вашего хулиганства! — обратился ко мне Ушанги.
— Ничего я не помню. Был пьян.