Солнечная
Шрифт:
Сначала они вдвоем пили кофе. Брейби рассказывал об успехах и задержках, Биэрд записывал, что от него требовалось, а потом совершал обход. Еще в самом начале он, не подумав как следует, сказал, что будет легче добывать финансирование, если он от лица Центра предложит один броский проект, понятный и налогоплательщику, и журналистам. И началась разработка ИВУ – Индивидуальной Ветряной Установки, турбины, которую хозяин дома мог установить на крыше и благодаря этому существенно сэкономить на счетах за электричество. На городских крышах, в отличие от высоких ветряков на открытой местности, направление ветра переменчиво, поэтому физикам и инженерам предстояло найти оптимальную конфигурацию лопастей для условий турбулентности. Биэрд договорился со старым приятелем в Королевском авиационном центре в Фарнборо, что им дадут воспользоваться аэродинамической
Биэрд предпочитал обходить Центр в одиночку и виновато наблюдал последствия своего непродуманного предложения. К началу лета 2000 года у каждого физика появился свой кабинетик. Разделение на группы, а также таблички на дверях облегчили жизнь, после семи или восьми месяцев каждый из молодых людей стал приобретать индивидуальные очертания, но Биэрд приписал это собственной восприимчивости. В шестой или седьмой поездке с редингской станции в Центр, оторвавшись от текста речи, с которой ему предстояло выступить вечером в Оксфорде, он сообразил, что, конечно, подвозил его каждый раз один и тот же водитель. Один из тех двоих, кто в самом деле ходил с хвостиком, – высокий парень с худым лицом, чрезмерным количеством крупных зубов во рту и дурацкой улыбкой. Как выяснилось в этом первом индивидуализированном разговоре, происходил он из окрестностей Суоффхема в Норфолке, учился в Импириал-колледже, потом в Кембридже, потом два года в Калифорнийском технологическом в Пасадине, и ни одно из этих легендарных мест не изменило мелодики его деревенского выговора, падений, перебивок и настойчивых повышений интонации, которые ассоциировались у Биэрда с живыми изгородями и стогами. Звали его Том Олдос. В этом первом лицеприятном разговоре он сообщил Шефу, что захотел работать в Центре потому, что планета в опасности и его подготовка в области физики частиц может оказаться кстати. А узнав, что возглавлять работы будет сам Биэрд, автор Сопряжения Биэрда – Эйнштейна, он, Том Олдос, обрадовался: можно было надеяться, что Центр в первую очередь займется солнечной энергией и тем, что он назвал наносолярным подходом, в будущее которого он твердо верит…
– Солнечной энергией? – вежливо повторил Биэрд.
Он прекрасно знал, о чем идет речь. Но само словосочетание было окружено сомнительным ореолом, и на ум приходили друиды нового извода, пляшущие в балахонах вокруг Стоунхенджа в сумерках Иванова дня. Кроме того, он не доверял людям, ритуально употреблявшим слово «планета» в доказательство того, что мыслят масштабно.
– Да! – В зеркале заднего вида возникла многозубая улыбка Олдоса. Ему и в голову не пришло бы, что Биэрд может быть неспециалистом в этой области. – Она вот она, ждет, когда мы научимся ее использовать. А когда научимся, сами изумимся тому, что придумали жечь уголь, нефть и усё такое…
Биэрда заинтриговало это «усё». Оно прозвучало насмешкой над тем, что молодой человек хотел выразить. Они ехали по четырехполосной кольцевой дороге с цветущим боярышником на разделительном газоне, напрасно предлагавшим свой аромат торопливому транспорту. Прошлой ночью, не надеясь уснуть, он лежал в халате и читал, а она всю ночь отсутствовала. Читал он неопубликованные письма Поля Дирака разным коллегам – письма человека, полностью захваченного наукой, чуждого болтовни и всяческих мирских условностей. Без четверти семь Биэрд отложил пачку машинописных листов и пошел в ванную бриться. Солнечный свет уже пронизывал крону березы в саду и пятнал мраморный пол у него под ногами. Какое расточительство и бесхозяйственность – так высоко подниматься солнцу в такую рань. Убирая бритвой кустик волосков между бровей, чтобы выглядеть моложе, Биэрд думал: страшно сосчитать,
– Вы думаете, мы когда-нибудь сможем обойтись без угля, без нефти и газа? – спросил он, подавляя зевок.
Олдос гнал по развязке, огромной, как ипподром; она центробежно выбросила их на съезд и дальше на шоссе, в удвоенный грохот встречного транспорта, фур размером в пять домов с террасами, мчащихся со скоростью сто десять километров в час в сторону Бристоля, и очереди машин, норовящих их обогнать. Вот именно – сколько еще это может продолжаться? Биэрд, слабый и нервный от бессонницы, чувствовал себя маленьким. Автострада М4 демонстрировала страсть к существованию, которой он не мог соответствовать. Он был за проселок, за гужевую дорогу, за тропинку. Съежившись в твидовом пиджаке, он слушал Тома Олдоса, а тот рассуждал с веселой уверенностью отличника, знающего, что хочет услышать от него учитель.
– Уголь и нефть создали нас, но теперь нам понятно: сжигая их, мы себя погубим. Нам нужно другое топливо, иначе конец, крышка. Речь идет о новой промышленной революции. Без нее не обойтись, будущее – за электричеством и водородом, только эти два энергоносителя из нам известных не загрязняют среду на месте потребления.
– Значит, больше атомных станций.
Парень отвлекся от дороги, чтобы встретить взгляд Биэрда в зеркальце, – но слишком надолго, и старший, напрягшись на заднем сиденье, отвел взгляд, чтобы водитель сосредоточился на чертовщине впереди.
– Грязные, опасные, дорогие. А вообще-то у нас уже работает атомная станция, она давно и без сбоев производит бесплатную чистую энергию, превращая водород в гелий, и удачно расположена в ста пятидесяти миллионах километров отсюда. Знаете, что я думаю, профессор? Если бы на землю прилетел инопланетянин и увидел, сколько у нас солнечного света, он удивился бы тому, что мы озабочены энергетической проблемой. Фотоэлектричество. Я читал о нем у Эйнштейна, читал у вас. Сопряжение – это блеск. И лучший дар Бога нам, конечно, – это фотон, вышибающий из полупроводника электрон. Законы физики такие щедрые, такие милостивые. Смотрите. Человек в лесу, идет дождь, а он умирает от жажды. У него топор, и он рубит деревья, чтобы пить сок. Одно дерево – один глоток. Вокруг пустоши, ни одного живого существа, и он понимает, что скоро сведет весь лес. Так почему он не откроет рот и не попьет дождь? Потому что он мастерски валит лес, он всегда этим занимался, а людей, которые предлагают пить дождь, считает чудаками. Дождь – это наш солнечный свет, профессор Биэрд. Он омывает нашу планету, рождает ее климат и жизнь на ней. Чистый дождь фотонов, и нам надо только подставить чашки! Знаете, я у кого-то прочел, что час облучения Земли солнечным светом обеспечил бы годовые потребности человечества.
На Биэрда это не произвело впечатления.
– Какую он взял меру энергетической освещенности?
– Четверть солнечной постоянной.
– Слишком оптимистично. От этого надо взять еще половину.
– Но суть не меняется, профессор. Солнечные панели на маленьком участке мировых пустынь обеспечат всю энергию, которая нам нужна.
Буколические интонации норфолкского парня, так не вязавшиеся с содержанием речи, начинали действовать на расшатанные нервы Биэрда. Он хмуро возразил:
– Если сможете ее доставить.
– Да! Новые линии постоянного тока! Вопрос только денег и усилий. Планета того стоит. И наше будущее, профессор!
Биэрд схватил листки со своей речью, показывая, что разговор окончен.
В основе фантазии было, во-первых, убеждение, что все мировые проблемы можно свести к одной и решить. И во-вторых – что надо тужиться над ней без передышки.
Но Том Олдос с ним еще не закончил. Когда они подъехали к Центру и поднялся шлагбаум, он сказал, словно и не было перерыва в разговоре:
– Вот почему – не сочтите за неуважение, – вот почему я думаю, мы напрасно тратим время с этим микроветряком. С инженерной стороны все обстоит прилично. Правительству надо заинтересовать в нем людей – это один росчерк пера, рынок сделает остальное. На этом можно много заработать. Но солнечная… искусственный фотосинтез, это передний край, тут предстоят огромные фундаментальные исследования в нанотехнологии. Профессор, это можем быть мы!
Олдос открыл дверь, и Биэрд устало вылез из машины. Он сказал: