Солнечное настроение
Шрифт:
«Кажется, я ее напоила, – думала Ирина. – Сначала обварила кипятком, потом заявила, что квартиру к рукам приберу, теперь напоила. Прекрасно!»
– Коля, отец твой, тоже не ангел. – Мария Петровна дала-таки слабинку, не удержалась, захотела вину поделить. – Не последнюю скрипку играл… в концерте ля-вашу-так-перетак-минор композитора Шопена…
– Кажется, ты…
– Нет! – мотнула головой Мария Петровна. – Не пьяная! Слегка развезло, больше от волнения момента. О чем я? О Коле. Обрабатывал меня… неустанно и неутомимо. Ты, говорит, Марусечка,
– Перестань чернить моего папу!
– Извини! Подло прозвучало, да? Хотела за Колину спину спрятаться. Я никогда и ни за чью спину… Слушай! – Мария Петровна вскинула голову и посмотрела на Ирину с волнением, которое испытывает человек, только что сделавший открытие. – Может, он из благородства? Он ведь знал: если у меня появляется настоящая цель, я ее когтями и зубами вырву. А тут мялась, сомневалась, на уговоры поддавалась… Вот Коля и решил облегчить мне жизнь, оправдания подсказать? Святой человек!
– Оба вы хороши! – в сердцах, громче, чем следовало, вырвался у Ирины упрек.
Ее душевные силы были на исходе, требовали отдыха после громадного напряжения. Усталая голова отказывалась переваривать полученную информацию, размышлять, делать выводы, давать оценки. Все это потом, завтра. А сегодня осталась одна проблема.
– Слушай меня внимательно! – тщательно артикулируя, строго заговорила Ира. – Речь пойдет о твоей болезни, об опухоли. Нового я тебе ничего не скажу, да и никто не скажет, все ты уже от онколога слышала и мимо ушей пропустила. Ты не умираешь! У тебя первая стадия! Но перейдет в следующую, если сейчас не сделать операцию.
– Под лампой? – печально осведомилась Мария Петровна.
– Не с фонариком же хирургу работать! – возмутилась Ирина. – Далась тебе эта лампа! Общий наркоз, ты ничего не почувствуешь. И останешься жива! Поняла? Жива на многие годы! От рака, от этой опухоли точно не помрешь. Гарантия девяносто пять процентов, больше в онкологии не бывает да и вообще в медицине, это же не ремонт часов. Пойдешь на операцию?
– Не беспокойся, больше я врачей не стану вызывать.
– Ты пойдешь на операцию?
– Вот, возьми. – Мария Петровна выдвинула ящик стола и достала толстую записную книжку. – Передай двоечнице Стромынской.
– Русским языком спрашиваю: будешь делать операцию? Не на аркане же тебя тащить! И милиция не согласится тебя под арестом в больницу доставить. Самоубийство – дело добровольное.
Мария Петровна не отвечала, ковыряла пальцем клеенку на столе.
– Ты боишься смерти унизительной и позорной, – напомнила Ира. – И в то же время топаешь к ней полным ходом! Это бред, паранойя! Психиатры ошибочно посчитали тебя здоровой, с головой у тебя проблемы.
– Зайдешь ко мне когда-нибудь? – подняла глаза Мария Петровна.
– Ляжешь в больницу?
– Можно я внуку подарок сделаю? Не хочешь – не говори от кого.
– Больная Степанова! Вы от госпитализации отказываетесь?
– Тебе за это ничего не будет? Давай подпишу бумагу, если нужно.
– Поразительное упрямство! Глупое и преступное!
– Хоть позвони как-нибудь, а?
Онкологические больные требуют очень бережного и осторожного обращения. Они переживают сильнейший стресс из-за страха предстоящей смерти. Их нужно успокаивать, утешать и ни в коем случае не пугать, они сами напуганы до крайности. Недаром прежде, в советские времена, медики диагноз сообщали родным, но не пациенту. И все-таки, решила Ирина, мать нужно запугать. Она сильная – во всем, даже в своем тупом упрямстве. Выдержит.
– Объясняю ситуацию, – не ответив на вопрос, заговорила Ирина. – Сейчас узел в щитовидке у тебя маленький, меньше сантиметра в диаметре. Он будет увеличиваться, прорастать в возвратный нерв, ты осипнешь, голос изменится. Произойдет сдавление трахеи, и возникнет затрудненность дыхания. Но это все мелочи по сравнению с метастазированием. Когда из опухоли брызнут метастазы, осеменят другие органы, тебе небо в овчинку покажется.
– Не стану дожидаться, – тихо пробормотала Мария Петровна. – Покончу с собой, повешусь или отравлюсь.
– Дура! – воскликнула Ирина.
– Дура, – кивнула Мария Петровна. – Но уж лучше я сама на себя руки наложу, чем под этой лампой сдохнуть. Я где-то читала, что для хирургов страшнее нет, когда на столе пациент коньки отбросит. Зачем же их, сердешных, подводить?
– Очень, с твоей стороны, трогательно заботиться о хирургах. Но подумай о другом! За один час, именно столько длится операция, не бог весть какая сложная, онколог избавит тебя от злокачественной опухоли и сохранит тебе жизнь. Для этого он и трудится…
– Под лампой.
– Больше не могу слышать про лампу! – схватилась за голову Ирина. – Мне уже самой начинает казаться, что страшнее бестеневой лампы зверя нет.
– Вот видишь!
– Вижу, что паранойя заразительна!
– Ирочка, а сколько мне осталось?
Ирина развела руками. Даже если бы желала, она не могла бы ответить на вопрос. Опухоль в щитовидке может медленно, годами зреть, а могут и завтра появиться метастазы.
– Как же я узнаю, когда… последний час? Когда басом заговорю и дышать трудно будет. – Мария Петровна не спросила, а сделала для себя вывод.
Перед визитом к матери Ирина мысленно прокручивала различные сценарии их общения. Но ей и в голову не пришел самый нелепый: подсказать матери, когда следует наложить на себя руки. Что и говорить, удружила родственнице. И ведь смотрит с благодарностью! Бред! Фантастический бред, бороться с которым нет сил.
– Прощай! – поднялась Ирина.
Нога болела, но терпимо, идти можно. Ирина надела шубу в прихожей и, не отвечая на материно «До свидания, доченька!», вышла из квартиры.