Солнечный ветер
Шрифт:
— Хоть за руль не вздумай, — усмехнулся Шамрай, глядя на молодого человека, хаотично распихивавшего по карманам телефон, банковские карточки и зажигалку с сигаретами.
— Не, меня Настя заберет, я ж никогда…
— Ну ок, смотри мне. Так что там с участком? Имя владельца узнал?
— Точно! Из головы вылетело, щас-с… — Илларион сунулся к ноутбуку, пока еще включенному, — ссылку вам сброшу… депутат бывший, между прочим. Только он умер полгода назад, а нового владельца пока не вижу. Глянете?
Назар глянул. Уже дома.
Пройдя комнатами квартиры, включив в них свет. Наполнив чашку крепким
Назар делает большой глоток горячего чаю. Он любит именно такой — горячий, чтоб обжигало язык, какой другие не пьют и глядят на него с вопросом: как?!
Потом он опускает глаза к девайсу, делает несколько щелчков для разблокировки. Заходит в приложение почты, которую надо пересмотреть на досуге. И самое последнее письмо — от Лари. Не раздумывая, открывает и его, пробегает глазами общие сведения из земельного кадастра, пока не натыкается на фамилию собственника.
Брагинец Александр Юрьевич.
Глаза снова вверх, к кадастровому номеру. Абракадабра из цифр. Ниже — размер участка. Дата возникновения права собственности — 2005 год. Орган, зарегистрировавший право собственности…
Назар замер, вглядываясь в экран. Теперь абракадаброй были не только цифры, но и буквы — каждый раз, когда натыкался на это самое: Брагинец Александр Юрьевич.
Брагинец Александр…
Стах грабил собственного друга. Или тот знал и разрешил? Или как? Назар всю жизнь считал, что означенная делянка принадлежит Шамраю-старшему. И черт на него, если бы реальным владельцем было лицо рандомное, но вот такой расклад — это что еще за бред?
Не выдержал, влез в кадастровую карту, быстро нашел нужный участок, заодно пробил те, что находились рядом. После перешел в Сведения государственного земельного кадастра, и поочередно прошелся по каждому. Выяснил, что соседний, смежный, ближе к озерам, — и правда Стаха. А этот… Брагинца? Того самого Александра Юрьевича Брагинца, с которым дядька, вроде, всю жизнь дружил?
Нет, в ступор он не впал, а если и растерялся, то ненадолго. Тот факт, что дядя Стах кого-то там обкрадывал — для него не новость. Его методы никогда не отличались чистоплотностью, хотя Назар и считал, что, по крайней мере, с близкими он такого себе не позволяет. Теперь же портрет лишь дополнился небольшой деталью — позволяет с кем угодно и что угодно. Но и это полбеды. Конечно, оставалась некоторая вероятность, что Брагинец был в курсе и разрешил разрабатывать недра, но Назар в это не верил с первой же секунды, как ему эта мысль пришла в голову.
Беда была в другом. Накрыло его от другого.
От фамилии на экране.
Брагинец Александр Юрьевич.
Брагинец.
Самый большой про*б в его жизни. Самая большая ошибка в его жизни. Самый мерзкий его поступок, о чем он так никогда и не смог забыть.
Хозяин этой фамилии умер. Стало быть, отец… ну давай, Кречет, назови ее имя, столько лет прошло — назови… отец Миланы. Отец Миланы умер. А теперь Стах пытается нагреть на бабки его наследников. А значит, и саму Милану. Милану Александровну Брагинец.
Локоть неуклюже дернулся, когда он нажал на экран, не давая ему погаснуть. От этого движения на пол упала чашка, пристроенная на подлокотнике. Марта, сидевшая у ног, возмущенно мяукнула и метнулась в сторону. Назар ошалело растер лицо, дышать стало нечем. Не от того, что он все еще что-то чувствовал, а от того, что кроме стыда не чувствовал ничего. Сколько бы времени ни просыпалось песком сквозь пальцы, ни убежало водой, а чувство вины никуда не девалось, жило в нем все это время, выскакивало подчас из-за угла и напоминало: вот я, еще тут, ты же помнишь, что ты все та же мразь, что и тогда?
Назар всегда знал, что Милана никогда не позвонила бы ему, если бы не была в беде. Не сразу, не в тот момент, когда посылал ее, а через пару дней, когда вдруг дошло, что именно она ему сказала в тот их последний телефонный разговор. И что именно ответил ей он. Сначала думал, что просто отрежет ее от себя и тем самым спасет от пережитой боли. Оказалось, привязал навсегда. Чувством вины, росшим год от года. Она искала помощи, и что бы ни сделала до этого — его поступок и его ответ не делали хуже ее, они уродовали его. Он послал нахрен женщину, сказавшую ему, что ждет ребенка. Он даже Аню не смог послать, а Милану — вот так просто. Потому что ненавидел, и потому что в голову не пришло, что она может быть действительно беременна от него. Именно тогда, сразу. Уже потом, остынув, понял: такая вероятность была слишком высока, чтобы ее отбрасывать, но ему все еще было больно. Все еще было страшно. Будто освежевали и бросили сохнуть на песок, обнажив все внутренности, превратив в кусок мяса.
Но в действительности… разве он не сделал того же самого с ней? Ведь она не звонила бы. Не звонила бы. Не звонила бы! Если бы только не была в беде. А он не помог ей, хотя, возможно, это было в его силах. И какая уж разница, чей ребенок. Чем он, тогдашний, лучше, чем она, не пришедшая к нему в СИЗО, когда он считал, что влип бесповоротно?
Потом родился Морис. Рос. Превращался из орущего комка плоти в человека. И видя его раз от раза Назар все острее и болезненнее переживал собственную подлость по отношению к другому человеку, которого даже не знал. И не знал, родился ли он, существует ли. И тоже ведь было неважно — его или не его. Какая разница, если тогда он мог повлиять и помочь? Женщине, которую любил. Существу, которое было в ней.
Этой вины Назар не забывал никогда и так и не справился.
Возможно, единственное, с чем он не совладал в своей жизни.
Успокоился, приглушил, забил другими впечатлениями, но так и не сумел пережить.
А теперь его прошлое — вот оно. Вот в этой фамилии. В понимании, как близко. Он очень близко. Как ни разу за все эти годы не был. Руку протяни — фамилия на экране не изменится. Брагинец.
Брагинец, который умер.
И его наследники, которых Стах хотел обокрасть.
Милана, которую Стах хотел обокрасть.