Солнечный ветер
Шрифт:
Уже в следующую секунду Милана склонилась над ним, рассматривая, ощупывая глазами его лицо и всю фигуру целиком.
— Назар, — выдохнула она, с ужасом понимая, что здоровых мест на его теле слишком мало. — Почему ты здесь? Что случилось? Какого черта вообще происходит!
Он распахнул глаза и посмотрел на нее совершенно дурными глазами, будто сам не понимал, как тут оказался. А потом мотнул головой и вдруг улыбнулся, определенно через силу:
— Дома никого не было. Я телефон потерял, не мог позвонить.
— Странно, что соседи полицию не вызвали, наблюдая такую картину, — проворчала она, открывая дверь и снова наклоняясь к нему. — Ты встать сможешь? Я фиг твою тушу
— Да встану я, иначе б меня из больницы не выпустили, — проговорил Назар, но по всему было видно, что выйдет у него это не без труда. — Руку дашь?
— Ну почему ты не умеешь по-человечески? — вздохнула Милана и протянула ему ладонь. Он обхватил ее горячими, будто у него высокая температура, пальцами. Притянул к лицу — в ссадинах и мелких ранах — и быстро прижался к ней губами. А потом медленно, не проронив ни единого звука, поднялся, держась за нее относительно здоровой рукой. Вторая, кажется, совсем не двигалась. Перелом там, что ли?! Ни единый мускул не дрогнул на его лице, оно лишь серело прямо на глазах, отчего его цвет делался землистым. Поднявшись, он тихо перевел дыхание и преодолел несколько шагов в прихожую. Милана буквально ощущала исходившие от него волны боли и настойчиво шарила по нему взглядом. Одежда чистая. Даже, кажется, новая. Уезжал от нее он совсем в другой куртке. Эту она у него ни разу не видела. Будто только из магазина. В квартире он кое-как притулил эту самую куртку на вешалку и наконец выдохнул, будто бы справился с главной задачей в своей жизни. А ее взгляд зацепился за больную руку, безжизненно висевшую на перевези. И за почерневшую ключицу, выступавшую из расстегнутого ворота рубашки.
Из увиденного напрашивался вывод: хорошо еще что своими ногами ходит.
Она нахмурилась, больше ничего не спрашивая, достала из обувной тумбочки его домашние тапки, пододвинула к нему и буркнула:
— Не торчи в коридоре!
— И куда мне? — тихим, уставшим голосом уточнил Назар, послушно сунув в них поочередно ноги и продолжая держаться за стену.
— В гостиную, — велела Милана, не глядя на него. Скинула пальто, пристроив его рядом с курткой Назара, переобулась и спустя короткое время появилась на пороге комнаты с подушкой и пледом в руках.
Он сидел на диване, откинув голову назад и прикрыв глаза. Но едва она вошла, снова раскрыл их и теперь уже будто бы сам сканировал ее реакцию. И то, что видел, не вселяло никакой уверенности. Ни в чем. Впрочем, он и сам еще вчера не был уверен, что доберется до Кловска вовремя. Чертова пуля вошла в плечо и там застряла. Потом проторчал до ночи в какой-то лечебнице, куда его привезли, и единственное, что волновало: насколько это далеко от столицы. Потому что, мать его, он обещал приехать «послезавтра». Пулю извлекли, его зашили, наложили гипс, сделали перевязки и отправили отходить от наркоза. А от него он тоже отходил как-то очень уж тяжело и медленно. И ни позвонить, ни написать! Жесть какая-то! Телефон потерял, когда прыгал из поезда. Отыщут ли — неизвестно. Что делать, тоже.
«Я могу найти ее номер в деле по похищению ребенка, но это базу данных надо поднять», — неловко брякнул Лукаш на следующее утро, принеся уже по традиции свежую одежду.
«Забей, я все равно свалю отсюда», — мрачно ответил Назар, совершенно не понимая, как ему выбраться из этого переплета. Головной боли добавляла Аня, припершаяся ни свет, ни заря со своей чертовой заботой и своими чертовыми претензиями. В то время как единственная женщина, от которой он готов был эти претензии терпеть — сейчас стояла перед ним, сверкая глазами, будто прятала за ними испуг. И сжимала в руках постельное.
А у него в башке мучительно и резко пульсировало: успел, успел, он успел. Похрен на то, что для этого потребовалось пережить скандал с Анькой, разборки с врачами, не желавшими его отпускать, молчаливое неодобрение Лукаша, везшего его в Кловск, и на каждой колдобине — вспышки острой боли, пронзающей тело. Выдержал только на обезболивающих. Чтобы сейчас вот так развезло.
— Не злись, — прошептал Назар, внимательно глядя на нее.
— Да я вообще не злюсь, — фыркнула она, сунув подушку в один угол дивана, плед — в другую, и замерла перед ним, скрестив на груди руки. — Ну свалил ты, навешав мне в очередной раз на уши лапши. Ну с радаров пропал, даже Даньке ответить не соизволил. Явился теперь, будто после мясорубки. Но ведь ничего такого, да? Ни одного повода злиться!
— Я не мог тебе сказать, потому что ты бы беспокоилась. Стах на связь вышел. Опять с угрозами. Мне нужно было закрыть этот вопрос раз и навсегда.
Милана вздрогнула, в глазах все сильнее была заметна паника, но Назару доставалось лишь раздражение, волнами исходившее от нее.
— Ха! — выкрикнула она в ответ. — А так я, конечно же, не беспокоилась.
— Прости. Прости, но тебе было бы хуже, если бы ты знала. Он позвонил мне позавчера, я поэтому уехал… этот маразматик зарыл целый клад у Бажана, но сам не мог добраться до этих денег, его же ищут. И без них через границу свалить не мог, потому как на что-то жить надо, а все счета арестованы. Требовал, чтобы я привез их ему, в противном случае грозился причинить вам с Данилой вред. В общем, я связался с Лукашем Ковальчуком… но другого варианта, чем брать на живца, у нас не было. Я не мог тебе этого рассказать, ты же понимаешь?
— Нет! — упрямо заявила она.
— Нет, ты понимаешь. Ты бы по стенам ходила. С радаров я пропал только потому, что возникли непредвиденные обстоятельства… и я остался без средств связи.
— Ну да, ты же телефон потерял.
— Ай, к черту, все равно узнаешь, — пробормотал Назар самому себе, при этом пристально глядя на нее. — Мне нужно было скинуть сумку с деньгами под каким-то мостом, который я проезжал на поезде. Лукаш не успевал туда приехать, и Стах снова сбежал бы. Потому мне пришлось довести это до конца. Я сиганул из вагона на ходу. Сломал пару ребер и руку. Потом Стах прострелил мне плечо, но его все-таки задержали, далеко не ушел. Потом меня зашивали в больнице. В этой кутерьме телефон выпал где-то, а у Лукаша твоего номера не оказалось в сохраненных.
— Ты… — выдохнула Милана и запнулась, чувствуя себя рыбой, выброшенной на берег. Воздух стал чужеродной стихией, которая несла гибель. На мгновение она представила, что могла бы больше никогда его не увидеть. Прошли всего сутки, и столько вероятностей, что он бы больше никогда не появился на ее пороге. И что бы ей осталось? Дурацкие россказни про какое-то там ЧП в экспедиции? Она тряхнула головой, прогоняя наваждение, и выпалила: — Ты думаешь только о себе! Всегда только о себе! Ты хоть немного представляешь, что бы было — со мной, с Данькой, если бы с тобой что-нибудь случилось? Ты считаешь, нам все равно?
Ее звенящий голос отбивался от стен комнаты, и Назару казалось, что он звучит еще долго, раз за разом повторяя ее слова, даже когда она замолчала. Только потом он понял, что эхо вибрирует только внутри него.
«Ты считаешь, нам все равно?» — будто бы обвиняла. Обвиняла, будто бы… будто бы доведена до отчаяния. Не отводя от нее настороженных, внимательных, горящих, словно уголья, глаз, он, враз охрипнув, проговорил:
— Когда-то ты сказала, что любишь меня. Я бы жизнь отдал за то, чтобы снова это услышать.