Соло для 'калаша'
Шрифт:
– И в чем же их специальность?
– В дозвуковой скорости вылета пули.
– Скитович высыпал на стол жменю коротких тупоносых патронов.
– У обычного патрона она где-то метров семьсот в секунду, а у этих порядка двухсот семидесяти.
– Ну и что из этого?
– Да ты, я смотрю, в стрелковом деле совсем никакой, - улыбнулся Скитович.
– Я в десантном училище не обучался, - бросил в свою защиту Гаркавый, а в армии, ты знаешь, чем занимаются...
– Тогда объясняю для дилетантов, - снисходительно улыбнулся друг, скорость звука - триста сорок метров в секунду. Верно?
– Ну да... вроде бы, -
– Bот и получается, семьсот метров в секунду - сверхзвуковая скорость, а двести семьдесят - дозвуковая. Пуля при стрельбе звуковой барьер не преодолевает, а значит, и не издает что?
– Что?
– переспросил Гаркавый.
– Характерный звук, который мы и называем выстрелом, деревня, усмехнулся Скитович.
– На то он и патрон для бесшумной стрельбы.
– Да он, наверное, совсем слабенький?
– Не бойся - с двухсот метров 6-миллиметровый стальной лист пробивает.
– Класс!
– Гаркавый уважительно посмотрел на автомат.
– Мой тоже ничего, - он прицелился из пистолета в стену, - новенький, тяжелый...
– Пойдет, - согласился Скитович.
– Только не для дальних целей.
– А я далеко стрелять и не собираюсь - на это ты есть. Верно?
– Верно, - кивнул Скитович и посмотрел в окуляр прицела.
– Оптика блеск! Глаз у меня что надо, чего еще не хватает, чтобы встретить зрелость?
– перефразировал он высказывание одного из известных киногероев.
– Ясной головы.
– С этим тоже порядок, - Скитович уже как-то буднично поставил автомат на пол рядом с диваном, - каждая пуля ляжет туда, куда ей положено лечь.
– Если бы знать, куда положено.
– Узнаем. Будут они еще кровью харкать.
– Да, рож уголовных развелось - руки порой чешутся...
– резкие складки у рта Гаркавого, явственно обозначившиеся за последние сутки, стали еще глубже.
– Это точно, - задумчиво согласился Скитович. По лицу его пробежала еле заметная тень.
– Чешутся. .
– повторил он и потянулся за сигаретами.
– Я тебе раньше не рассказывал... Думал, зачем?
– он прикурил.
– Но теперь, кажется, ты меня поймешь, - он глубоко затянулся.
– Ты же знаешь, что меня из училища комиссовали по "сумасшедшей" статье?
– Да, кто-то рассказывал. Правда, не помню кто.
– Дело, в общем, не в статье и не в причинах. Я о другом тебе хочу рассказать.
– Голос Скитовича стал каким-то хрипловатым, осевшим.
– Когда я портрет Ильича использовал, мягко говоря, не по назначению, меня, чтобы как-то замять это дело, живенько упекли в психиатрическую больницу. Гражданскую почемуто. Почти полгода я там прокантовался.
– Он нервно провел пальцем по выколотой на запястье букве "В".
– Чего я там только не насмотрелся за это время, но, самое главное, - он посмотрел ожидающе-настороженно, - я там убил человека.
– Как убил?
– не понял Гаркавый.
– Вот так. Взял и задушил.
– Скитович ткнул окурок в пепельницу и тут же закурил по-новой.
– За что?
– Гаркавый по тону понял, что друг не шутит.
– Было за что, - тот на несколько секунд зажмурил глаза и, проведя ладонью по лицу, тихо заговорил: - Я по порядку.
Как меня там лечили и что я при этом испытывал, рассказывать не буду не это главное. Скажу одно: для человека, попавшего туда случайно, - это ад. Но ближе к сути... Там, в лечебнице, был цех по пошиву разной дребедени. Люди, знаешь ли, годами в таких заведениях лечатся. Чтобы как-то их занять, да и средства какие-то сверх бюджета получить, в каждой психушке подобное производство организовано. Меня за месяц до выписки начали выпускать на работу туда: посчитали, что вполне благонадежен. Швеями там женщины из больных работали, ну а мужчины за оборудованием присматривали и разное прочее: поднести, отнести. Народ, конечно, не совсем здоровый, но и не окончательно дебильный. Вот...
– он на мгновение задумался, - и была там среди швей девушка - ровесница мне, - продолжил, Викой звали. Викторией то есть.
Хоть и в больнице была, но чистенькая такая, хорошенькая. Ну и я молодой, до женщин голодный... Влюбился я в нее, одним словом, - он посмотрел Гаркавому в глаза.
– Судьба, видно...
– только и нашел что сказать тот.
– А среди больных есть такие, кто преступление когда-то по своему слабоумию совершил, - продолжил Скитович после небольшой паузы.
– Срок они отбывают в специальных тюрьмах, а потом, после отсидки, попадают в такие психушки. И вот, представь, узнаю я, что один из таких уродов насилует мою Вику чуть ли не каждый день, - Скитович прикурил потухшую сигарету. Дурак-дурак, а ебливый оказался до ужаса - даже уколы его не брали. Меня как обухом по голове огрели - "подсаживаюсь на коня" и лечу в каморку, где дебил ее...
– он отвернул лицо к окну.
– Зверюга набрасывал ей на шею удавку и имел, как хотел. Этой удавкой я его и задушил.
Потом подвесил на штыре - мол, повесился. Так-то...
В воздухе повисла тишина.
– На следующий день после того, как я выписался, Вика перерезала себе вены, - закончил рассказ Скитович.
– Вот это да...
– Гаркавый с уважением посмотрел на друга.
– Крутануло тебя, однако.
– По-моему, в наших историях есть что-то общее. Не находишь?
– Только моя война еще впереди, - тихо сказал Гаркавый, - в отличие от твоей.
– Это наша общая война, - поправил Скитович.
– Если честно, я рад, что ты так peшил, - признался Гаркавый и потрогал ноющую рану.
– Мне одному, по-видимому, не справиться...
Тихий озадаченно слушал одного из своих приближенных и не переставал удивляться: для провинциального города событий за вчерашний день было многовато. Убитых: Кабан, антиквар, женщинаинвалид; трое из его людей пострадали в стычке с Гаркавым. Вор силился соединить эти события в единое целое, но не хватало одного звена, и притом самого главного - он не знал, кто в них стрелял.
Мотив происшедшего ему был понятен - охотились за книгой, о которой так хлопотал антиквар. О том, что в милицию с квартиры убитой звонил именно Гаркавый, ему сообщили свои люди из "органов", но обстоятельства происшедшего мог прояснить только сам парень.
– И что, этот Гаркавый так и не появился дома?
– перебил Тихий говорящего.
– Ты же, Серафим, обещал мне достать его из-под земли.
– Как в воду канул, - виновато ответил тот.
– Появится, никуда не денется, - уверенно сказал вор и посмотрел в окно: на балконе в доме напротив, фривольно развалившись в шезлонге, загорала обнаженная девица. Он прищурил глаза: "Ничего краля!" - Фото его достали?
– вновь переключился он на разговор.