Соло На Два Голоса
Шрифт:
Примерно через год нашей совместной жизни это случилось. И закрепилось.
Мои попытки превратиться в точку, в нечто незаметное и безголосое, успеха не имели. Если я тихонько в своей комнате пересиживала случавшиеся нелады Илюши с партнёрами, банками, поставщиками или таможней, то оказывалась виноватой в том, что что-то "не напомнила", потому что "хорошо устроилась - тебе не до чего нет дела". Если я робко пыталась напомнить о некоем звонке, который нужно сделать, на меня обрушивалось "я сам всё знаю, а ты как всегда не вовремя! Вот, сбила!"
Думаете, он перестал меня любить? Не знаю. Близость со мной ему была нужна
Но я так не умею. Лгать? У меня от лжи болит сердце. Всегда, если вдруг нечаянно солгу, так туда, прямо в сердце, будто ножик втыкали. Промолчать, перемолчать, не сказать правду - могу. Солгать - больно.
Жизнь с Илюшей очень изменилась. Для меня. А он, похоже, и не заметил ничего. Я же стала иначе на него смотреть, приглядываться, что ли. И поняла одну важную штуку.
Ну, то есть, не совсем поняла, но заподозрила. Кажется, я запуталась в двух понятиях: любовь и восхищение. Вот скажите: может быть восхищение без любви? Да запросто! К примеру, я восхищаюсь артистом Шоном Коннери, ух, как восхищаюсь! Но я же не люблю его ни как мужчину, ни как человека.
А может ли быть любовь без восхищения? Чтобы это понять, мне пришлось разложить на составные, словно в анатомическом театре, все мои любови, все, что случились в моей жизни с детства.
Мать. Любила её, обожала - ровно до того момента, пока не поняла, что она - дрянь. Когда поняла, то любви не стало.
Лариска. Люблю и восхищаюсь. Как восхищалась в детстве, так и по сей день. И люблю.
Лёшка. Восхищалась им, юным, его лицом, запахом, умением целоваться, сильными руками. Все эти восхищения постепенно уходили, а с ними таяла любовь. Таяла, таяла и растаяла.
Теперь Илюша. Что происходит? Я уже меньше его люблю. Вот он сидит за компьютером, а я осторожно поглядываю на его профиль со стороны, делая вид, что смотрю телевизор. Милый, красивый профиль с крупноватым подбородком. Чуть прищуренные умные глаза. Такая родная привычка в задумчивости покусывать левый край нижний губы. Смотрю и затопляет меня нежность. И страсть. И желание... Любовь? Ну, любовь же! Ведь он - прекрасен и даже совершенен! А уж как умён...
Но стоит мне вспомнить его вчерашний крик на меня из-за того, что сорвалась встреча с каким-то важным инвестором, вспомнить, как я пряталась от матерных воплей, посвящённых почему-то мне, за плотно закрытой дверью спальни, моё восхищение возлюбленным резко падало по шкале, настойчиво стремясь к нулю. И тут же гасло желание, начисто исчезала нежность. Да я просто не хотела больше видеть этого человека ни-ко-гда. Какая уж любовь...
А он сам? А Илья, Илюша, возлюбленный мой - он-то любит ещё, способен ли, умеет ли? Вопрос на засыпку, на мудрость, на абсолютное знание жизни: может ли любящий человек не замечать того, что любимый плачет? Не громко, не рыдает, не воет, не кричит. А тихо, про себя. Лишь красные глаза выдают и неловко подрагивающие губы. При том, что известно: любимый человек - не артист МХАТа и даже в школьном театральном кружке не играл, а по темпераменту довольно сдержанный товарищ. То есть, слёзы - от боли, от настоящей боли. Итак, может ли любящий игнорировать это? Спокойно и равнодушно.
Допустим, он раздражён и не реагирует специально, намеренно. Насколько это возможно в ситуации любви к человеку, которому больно, плохо и явно очень одиноко? Зависит от силы любви? От её количества в процентах? То есть, реакция жалости и желание помочь, защитить любимое существо от боли - вовсе не естественна, не обязательна, она зависит от "процентажа" любви? Я не упрекаю, не возмущаюсь, я всего лишь спрашиваю, потому что не знаю, ничего про это не понимаю! И, кажется, чем дальше, тем меньше ясности.
Помню, в один из таких плохих дней, когда я была во всём виновата, а моей боли никто не замечал, случилось у меня замыкание. Вот прямо на скандале. Илюша кричал, какая я дура, я закрылась в спальне и, дрожа, сидела перед трельяжем, с отвращением глядя на свою бледную физиономию, испуганные глаза, полные слёз, прижатые к щекам кулаки...
Я слышала его голос, но, к счастью, не могла разобрать слов. Хорошая дверь, плотно прилегает. Я уже услышала в свой адрес: "Слабоумная, ну, идиотка же; как скажет, так хоть вой от тупости!". Это за то, что я робко посоветовала передохнуть, раз сейчас вопрос не решается, дать себе полчаса на кофе и сигарету, чтобы просто улёгся адреналин. В этом месте меня перебили и начали громко рассказывать про мои умственные способности.
Не могу это выносить, не могу! Пусть без матерных грязных оскорблений, но всё равно невыносимо, невозможно терпеть! Дрожа всем телом и глядя в зеркало прямо себе в глаза, я водила плотно сжатыми кулаками от щёк к ушам - и обратно, иногда закрывая уши, чтобы даже фоном не слышать голоса любимого человека.
И в одно мгновение, когда убрала кулаки от ушей, я вдруг поняла, что опять слышу слова. Те же самые - "идиотка, слабоумная", только голос уже не Илюшин. Я зажмурилась так сильно, что у меня закружилась голова, а когда открыла глаза, увидела себя со стороны. Себя, девочку лет двенадцати. Да-да, мне точно двенадцать! Мы... со мной находились всё в той же её... моей детской комнате, и она... я в точности так же сидела перед маленьким зеркалом, стоявшем на письменном столе, дрожала и водила кулаками по лицу. Так это у меня ещё с детства такая привычка! Не замечала прежде.
Дрожащая девочка сидит и сдерживает рыдания, а из коридора доносится гадкий, ненавистный голос Сержа:
– Эта идиотка, эта слабоумная дура решила мне испортить день рождения, да? И ей это сойдёт с рук? Ты ничего не сделаешь?
Ах, вот, что за случай! Вспомнила. У Сержа был день рождения, они с матерью позвали своих приятелей, и в самом разгаре веселья подвыпивший отчим вдруг начал громко и глумливо обсуждать меня как девочку. В смысле - мои достоинства (большие глаза, роскошные волосы) и совершенно жуткие недостатки (слишком большая задница - он так и сказал: "задница", прыщи не лбу). Как бы по-доброму, как бы по-отечески - мол, вот, что дано, чему можно радоваться, а что ещё предстоит преодолевать, ибо нельзя ж с таким смириться, никто замуж не возьмёт, но мы, всей семьёй, дружно и с песнями, справимся с непосильной задачей превращения наигадчайшего утёнка хотя бы в некое подобие птицы.