Соломка и Зверь

Шолох Юлия

Во времена бункера они приучились обходиться без звуков — многие могли разговаривать часами с помощью только глаз и мимики. Хотя это уже забывалось, словами общаться всё же легче.

— Где пропадал?

Тартуга привык, что Гнат под рукой, с самого начала стоит рядом и поддерживает, а также решает некоторые вопросы по взаимодействию с людьми, когда Тартуга не мог разорваться на две части. Однако сейчас он уже и не знал, как и когда на друга можно рассчитывать.

— Занят был.

— А чего пришел тогда?

— Освободился.

— Ну ладно. По делу или ночная бессонница?

Тартуга

вздохнул и отложил бумаги в сторону. Вопреки обыкновению Гнат не уселся на мягкий диван, а принялся расхаживать по гостиной из стороны в сторону.

— Ну, что опять? — Тартуга не хотел сейчас новых проблем, но не выгонять же своего старого, слегка свихнувшегося на мести друга. Всё проходяще… Со всеми случается. И т. д. и т. п.

— Я насчет этой девчонки. Дочери Соринова.

— Правда, что ли? — искусно удивился Тартуга, хотя понятное дело, чего тот еще мог сказать. Однако достало. У них половина племени сознательно и планомерно превращают себя в отбросы, а Гнат отличился — проделывает по сути то же самое, правда, законными методами.

— На что она живет?

— На что? — Тартуга подумал, припоминая, где дело и полез в ящик рабочего стола за отчетом по Меланье. Открыл папочку.

— Так. Работает с пятнадцати лет, вначале устраивалась через центр подростковой занятости. По достижению восемнадцати лет искала работу самостоятельно. Подработка летом полные три месяца. Во время учебы — подработка по выходным в торговом магазине. Текущая зарплата около восьми тысяч в месяц. Траты…

— У тебя даже траты есть?

— Да. Читать?

— Читай.

— Итак… траты… кварплата, включая свет, воду и всё такое — пять пятьсот.

— Пять пятьсот?

— Ну да. Тут пометка — для квартиры такой площади стандартная оплата.

— Ладно. Дальше давай.

— Дальше ничего нет. Кредитов нет. Алиментов тоже.

Гнат молчал, только глаза судорожно то вспыхивали огоньками, то гасли, превращаясь в чёрные дыры.

— Две с половиной тысячи в месяц, — сказал он.

— Ты о чем?

— Она живет на две с половиной тысячи в месяц?

Тартуге показалось, что Гнат сглотнул.

— Уже нет. За квартиру-то ей теперь платить не нужно, верно? Теперь в её распоряжении целых восемь тысяч! По твоей милости она практически разбогатела!.

— А… а сколько стоит снять квартиру?

— Ну, не знаю. Тысяч двадцать.

— Двадцать? — почти крикнул Гнат. Тартуга посмотрел на него внимательнее.

— Да, двадцать. А что, нормальная рыночная цена.

— Я не знаю человеческих рыночных цен.

— Теперь знаешь. Ну, ты доволен, надеюсь? Снять квартиру она точно не сможет… ну, на вокзале перекантуется месяц-другой… если пустят. А что ты так кричишь-то? Откуда столько эмоций? Радуешься, что ли?

И снова замершее лицо Гната освещали вспышки то ли удовольствия, то ли страха.

— Тартуга. — Резко сказал он.

— Ну?

— Ты слышишь?

— Я прямо напротив сижу. Чего?

— Я… не рад.

Тартуга изобразил на лице удивление, хотя на деле действительно был слегка ошарашен. Но приятно ошарашен, чего уж там.

— Да ну. Отчего же? Олай сказал, что ты был просто до омерзения счастлив.

Гнат зашел за диван и оперся на спинку руками.

— Я не знаю, что происходит! Не могу объяснить. Не могу понять. Месть не приносит мне радости, Тартуга! Она… Это отродье Соринова должна быть мерзкой… От неё должно воротить, понимаешь? При виде неё должно выворачивать наизнанку! А она… выглядит как совершено обычный человек. Как слабый и даже несчастный подросток. Я делаю, как того требует злость, утоляю месть, но удовольствия не получаю. Почему?

— А что не так?

— Я не могу понять. Что происходит? Я добился, чего хотел, победил, причём по закону, не опускаясь до зверя, но… она была голодная сегодня. Я думал, просто на диете сидит. Но выходит… Как можно прожить на две тысячи в месяц? Представить невозможно. Да я за вечер больше трачу!

— Вижу, жалость проснулась? Сострадание. Вспомнил такое понятие?

Гнат сверкнул глазами, но ответить не успел.

— Стой, не кипятись. Я не смеюсь. На самом деле я рад, что жалость тебе не чужда. Неприятно, знаешь ли видеть, как…

— Это не жалость!

— А что?

Вопрос неожиданно стал слишком серьезным, неуравновешенным и неизвестно, куда перевесит, Тартуга такие хорошо чуял. Потому и руководил, как самый мобильный из Сбора.

— Не… не могу объяснить. Мне хочется, чтобы она… чтобы показать, как… Чёрт. Я хочу, чтобы ей было плохо!

Тартуга пожал плечами.

— Это не новость.

— Но когда сегодня я увидел… Она голодная, Тартуга… ты помнишь, что такое голод?

— Как интересно.

Тартуга подался вперёд, быстро перебирая всплывающие в голове варианты. Вопрос возник — нужно решить, иначе он будет мучить, влезая в мысли не вовремя и не давая покоя. Кому-то не дает покоя забытое название фильма или мелодия песни, или имя человека, с которым пересекся десять лет назад. А Тартугу изводили нерешённые вопросы.

— Гнат, ты теперь оставишь её в покое?

— Нет! — возмущенно крикнул тот.

— Ладно, давай тогда подытожим. Ты понимаешь, что не прав, но всё равно не можешь оставить её в покое. Или не хочешь?

Гнат сморщил лоб.

— Не… Кажется, не могу.

— Ты хочешь, чтобы ей было плохо, но чтобы она не голодала. Забрать квартиру, но чтобы ей было где жить. Ты хочешь, чтобы она просто поняла… каково это? Каково нам пришлось?

На этот раз Гнат не согласился, в просто замер, слушая. Что он там себе думал, какие выводы делал, к какому результату пришёл, оставалось секретом.

Наконец, Тартуга сглотнул и решился озвучить самое нелепое, но единственное подходящее объяснение.

— Гнат, ты главное сейчас не психуй. Но… ты помнишь, что случилось с Лебриком?

Брови Гната полезли вверх так быстро и так высоко, что вскоре оказались посреди лба. Губы напряглись, словно сейчас трансформируются клыки.

— Да ты что такое мелешь…

— Тихо. Ты обещал не психовать.

Гнат посопел, расслабился, а потом вдруг рассмеялся.

— Ты теряешь хватку, Тартуга. Я пришел к тебе за помощью, потому что у тебя хороший нюх… был. А оказывается, ты стал теперь любителем мелодрам. Даже слышать не хочу подобного бреда!