Солоневич
Шрифт:
В 1938 году, подводя итог четырём годам эмигрантской жизни, Иван вспоминал о помощи русского эмигрантского комитета в Гельсингфорсе с разочарованием: «Нами не поинтересовался никто». В самые неустроенные и голодные дни пребывания в Гельсингфорсе Солоневичи обратились в комитет с ходатайством о получении одноразовых обедов. Этот опыт эмигрантской благотворительности был, по словам Ивана, самым унизительным в его жизни: «Здесь, в Гельсингфорсе, это было очень обидно и оскорбительно. Аристократическая мадам, заведовавшая выдачей талонов, — а талоны, собственно говоря, отпускались финским правительством, — не нашла ничего лучшего и более умного, как прочесть мне лекцию о пользе и необходимости труда. Я не послал её к чёртовой матери из соображений, о которых не стоит здесь говорить. Но талонный период продолжался всего шесть дней. Потом неожиданно пришли первые гонорары, и моё знакомство с общественным комитетом было закончено уплатой ему долга за 18 съеденных нами обедов».
Вопрос о хлебе насущном оставался актуальным. Чтобы восстановить прежний вес, отцу и сыну потребовалось несколько недель. Несмотря на свойственную Ивану браваду здоровьем и силой, он в
«Вот я, из крепчайшей мужицко-поповской семьи, где люди умирали „по Мечникову“, их клал в гроб „инстинкт естественной смерти“; я в своё время один из сильнейших физически людей России — и вот в 42 года я уже сед. Уже здесь, за границей, мне в первые месяцы после бегства давали 55–60 лет».
По «политической линии» первыми связались с Солоневичами младороссы [56] . По мнению Ивана, «не для информации о России, а для вербовочной кампании в пользу второй советской партии». К этому времени у него уже сложилось представление о младоросской партии и её эклектичной идеологии. Иван был уверен в том, что младороссам до власти в России не добраться. Слишком пассивную позицию они занимают в отношении коммунистического режима, слишком расшаркиваются перед его главарями. По оценке Ивана, лидер младороссов — князь Александр Казем-Бек [57] ещё в самом начале своего «партийного строительства» стал заискивать перед коммунистическим режимом. В 1928 году, выступая на съезде Союза младороссов, он пусть с оговорками и оглядкой, но пропел панегирик тем, кто захватил Кремль:
56
В 1923 году в Мюнхене прошёл Всеобщий съезд национально-мыслящей русской молодёжи, участники которого образовали Союз «Молодая Россия». В 1925 году он был переименован в Союз младороссов, а в 1934 году — объявлен партией.
57
Александр Львович Казем-Бек (1902–1977) — участник Гражданской войны, организатор первых православных и монархических съездов эмиграции в Европе.
«У нас привыкли осуждать людей, возглавлявших большевизм в России… Ненависть к ним понятна и человечна. Но за уничтожающей критикой, за отрицанием безоговорочным и злобным мало кто сумел найти в себе крупицу объективности… Оставим в покое большевиков. Мало кто имеет право корить их. Преступление было совершено до них, и всем хорошо известны имена людей, на которых лежит бремя чудовищной ответственности» [58] …
Младороссы проявили незаурядную политическую смелость, объявив себя «второй советской партией» и выдвинув лозунг «Царь и Советы». Ведь, по их логике, большевизм — это итог российской истории, и его так легко не переступить. Младороссы выступали за сохранение достижений советской системы в социальной сфере, за планово-рыночное ведение хозяйства — по схеме «снизу вверх» и «сверху вниз». Координировать эти «встречные планы», по замыслу Казем-Бека, должен был «Всеимперский совет народного хозяйства», который, по заключению Ивана, был ещё одним «реверансом» — на этот раз в сторону «передового опыта советского хозяйствования».
58
Здесь и далее цит. по: Казем-Бек А. Л. Первые итоги, 1928 год // К Молодой России: Сборник младороссов. Париж, 1928.
Визит младороссов к Солоневичам завершился ничем. Их не заинтересовали амбициозные планы Казем-Бека по перестройке России с позиций ожидания её «эволюционной трансформации». Не слишком ли долго придётся ждать? Очевидным было и другое: бежать из СССР и попасть в объятия «второй советской партии» — было бы политическим нонсенсом!
Каждый из Солоневичей имел, как говорят сейчас, свой «проект» на жизнь в эмиграции. Иван собирался издавать газету, чтобы поведать Русскому Зарубежью правду о Советском Союзе. Борис мечтал об активном участии в эмигрантской политической жизни и борцовских турнирах (для заработка). Идею налаживания газеты он воспринял с энтузиазмом. Наконец-то их имена зазвучат во всю мощь! Юрий хотел поступить в художественную академию. Отец поддерживал его: «Нашей газете потребуется хороший художник»…
Борис (по собственной инициативе) стал «министром внешних сношений» семьи Солоневичей. Он писал письма, заводил контакты, «зондировал почву». Иван погрузился в работу над «Россией в концлагере», почти не отвлекаясь на побочные дела, считая, что его будущая книга о «лагерной жизни» в СССР поможет им преодолеть недоверие Русского Зарубежья. Настороженность, а порой и недоброжелательность «русской белой колонии» в Финляндии Солоневичи воспринимали без особых переживаний. У них были свои планы, заискивать перед эмиграцией они не собирались. Резидентура НКВД в Гельсингфорсе сообщила в Москву, что в тройке беглецов только Борис «проявляет повышенную инициативность», налаживая «рабочие контакты» и с НСНП [59] , и с РОВСом, и с другими организациями, а Иван Солоневич «связей с активной эмиграцией не ищет и не поддерживает».
59
НСНП (НТСНП) — Национальный (Трудовой) союз нового поколения («новопоколенцы») — политическая организация праворадикального толка.
Информации о «спортсменах» на Лубянку поступало всё больше, и потому в середине октября 1934 года в ИНО было заведено дело «по освещению преступной деятельности „спортсменов“ за рубежом». Инициатива исходила от начальника ЭКО ГУГБ [60] Миронова и начальника 6-го отдела ЭКО Ильицкого [61] . Они направили служебную записку руководителю ИНО Слуцкому, в которой просили активизировать разработку Солоневичей и установить местонахождение бывшей жены Солоневича — Тамары Прцевоцни — с целью налаживания за ней агентурного наблюдения.
60
ЭКО ГУГБ — экономический отдел Главного управления государственной безопасности.
61
Лев Григорьевич Миронов (Каган) (1895–1938) — в органах ОГПУ-НКВД с 1924 года. Арестован в июне 1937 года и приговорён к высшей мере за «шпионаж в пользу иностранных разведок». Не реабилитирован. Иосиф Исаакович Ильицкий умер в 1938 году (возможно, застрелился).
О побеге Солоневичей замначальника ИНО Борис Берман [62] узнал задолго до поступления первых сводок из резидентур. Родной брат Матвей Берман [63] , который с 1932 года возглавлял Главное управление лагерей НКВД, сообщил о «пропаже» братьев по «ВЧ» и предупредил, что они могут принести «много неприятностей», оказавшись за границей. В том, что они там окажутся, Матвей почти не сомневался: это бывшие скауты, спортсмены и, без всякого сомнения, к побегу подготовились лучшим образом. Брат просил принять необходимые меры по линии ИНО, чтобы Солоневичи не стали новыми героями белой эмиграции: «Придумай что-нибудь, ГУЛАГу лишняя шумиха не нужна». Борис Берман обещал придумать и лично запросил дела, по которым проходили Солоневичи.
62
Борис Давыдович Берман (1901–1939) — в органах ВЧК с 1921 года. Расстрелян, не реабилитирован.
63
Матвей Давыдович Берман (1898–1939) — в органах ВЧК с 1918 года. С 1932 года — начальник ГУЛАГа, одновременно — замнаркома внутренних дел. Расстрелян в 1939 году. Реабилитирован в 1957 году.
Уже в первые недели пребывания в Гельсингфорсе Иван понял, что в Финляндии заработать на жизнь «пером» будет нелегко, вернее — невозможно. Финны не хотели «откровенной» антисоветской работы на своей территории, о чём Иван был предупреждён в мягкой, почти извиняющейся манере.
В октябре Иван Солоневич встретился с Татьяной Васильевной Чернавиной. Она вместе с мужем и сыном-подростком бежала в Финляндию несколькими годами раньше. Солоневичу было интересно обменяться с ней опытом и посоветоваться насчёт рукописи. Чернавина к тому времени написала и издала несколько книг, совершила лекционное турне по Европе и могла поделиться впечатлениями. Она дала Ивану ряд полезных советов и предупредила о сложностях, возникающих при «налаживании взаимоотношений» с эмиграцией. Сама Чернавина держалась в стороне от эмигрантской среды, предпочитала издаваться на иностранных языках:
— Вы, Иван Лукьянович, человек талантливый, вы умеете и наблюдать, и писать. Бросьте всякие мечты об эмиграции. Это — болото. Оно вас засосёт и загадит. Работайте для иностранцев. Это тоже будет антибольшевистская работа — и более спокойная, и более нужная, чем работа среди эмиграции. Поверьте мне: я объехала почти всю Европу, и я знаю эту публику — безнадёжное дело.
Солоневич не прислушался к совету и сделал всё, чтобы понять эмиграцию, сработаться с ней и повлиять на неё…
В парижских русских кругах эпопея побега Солоневичей вызвала в основном восторженную реакцию. В числе первых, кто проявил инициативу и поздравил их с «обретением свободы», был Александр Иванович Гучков [64] . Через Чернавину он направил Солоневичам письмо [65] .
64
Александр Иванович Гучков (1862–1936) — крупный предприниматель, российский общественный деятель. Вместе с В. В. Шульгиным принял манифест об отречении Николая II от престола. Активный участник Февральской революции. В 1917 году — военный и морской министр Временного правительства. В 1919 году выехал в Европу для организации помощи белым армиям. Остался в эмиграции, стоял вне политических организаций. Оказывал помощь русским беженцам.
65
Поводом к письму Гучкова была небольшая статья Т. В. Чернавиной «Новые беглецы из СССР» в газете «Последние новости» (27.09.1934). С этой статьёй Гучков ознакомился ещё до публикации. Чернавина, в частности, писала: «Все они — „каэры“, „контра“ — только по статьям, которые к ним применило ГПУ. Старшие приняли революцию и работали на неё всё то время, которое советская власть оставляла их на свободе; младший (Юрий) вырос в революцию и другого строя не знал. И все эти люди были поставлены в такое положение, что им оставалось одно: идти под обстрел, скрываться в леса, забиваться в кусты, отлёживаться в тростниках, 16 дней вести звериную жизнь, лишь бы ценой потери родины и всего, что у человека есть личного на родине, спасать свое существование на воле. Простая это вещь, воля, а что значит стремиться к ней — острее и больнее всего знают, может быть, именно граждане СССР».