Соляной шлях
Шрифт:
Она и сама уже пробовала вышивать: возвратятся отец с Ивашкой – а им подарок. Когда приедут, непременно испечет пироги с гречневой кашей, положит их на расшитые рушники – милости прошу к столу!
Кто-то положил руку на Аннино плечо, она обернулась:
– Фрося!
Та была бледной, встревоженной. Одета, как всегда, чисто, приглядно: длинная сорочка из белого холста с кумачовыми наплечниками и «со станом», вышитым шнурками. Рукава собраны в кисти широкой цветной лентой. У подола панёвы [18] – узорная кайма. Вот как надо даже бедной девушке за собой следить.
18
Панева –
– Добридень, Аннусь, – печально сказала Фрося. – Ты как верба: ее поливают, а она растет. Вестей от отца нет ли? – посмотрела, выпытывая.
– Нет…
– На сердце – камень, – грустно пожаловалась Фрося. – Чую, беда там…
Анна не нашла что ответить. В ее сердце опять прокралась тревога.
Фрося улыбнулась ободряюще, словно сама себя успокаивала:
– А может, все и ладно?
И Анне стало еще тревожней.
Подбежали девчонки, потащили Анну:
– Айда купаться!
Припустил слепой дождь – словно из солнечного сита. А девчонкам только того и надо – они заплясали по лужам, запели:
Щедрик-ведрик, дай вареник!Другие, перебивая, зачастили скороговоркой:
Дождику, дождику,Сварю тебе борщику,В новеньком горшкеПоставлю на дубке.Взрослые дивчины еще не принимали Анну и ее подруг петь веснянки, так они хоть здесь отпляшут свое, отпоют. И Анна пуще всех топчет лужи. Неспроста мать когда-то ей говорила: «Скачешь, как дурна коза».
Дождь прошел, и над Киевом выгнулась покатым мостом семицветная радуга, одним концом ушла в Днепр, словно вытягивая из него прохладу. На ветвях деревьев повисли хрустальные дождевые бусинки. Небо покрылось редкими белыми облачками: верно, там пекли хлебы.
Анна незаметно сорвала полынь еще в каплях дождя, зажала в кулаке. Когда будет плавать, может, русалка выскочит, чтоб защекотать до смерти, спросит: «Что ты варила?» А Анна ответит: «Щи да полынь!» Покажет полынь и крикнет: «А сама ты изгинь!»
Нет, и купаться идти не хочется. Что там с отцом и братиком? Может, подкралось половецкое лихо? Так бы и полетела к ним на крыльях.
Анна медленно пошла к дому. На пригорке постояла под густым, развесистым ясенем, погладила его темно-серую кору. Под этим деревом, похожим на тучу, она не однажды сидела с братом, выпытывая, правда ли, что змея не выносит запаха ясеня, цепенеет от него.
Где-то сейчас братик и отец? Где?
У СОЛЯНЫХ ОЗЕР
Соляные озера разбросаны по берегу Гнилого моря. [19] Круглое, Червонное, Долгое – всего пятьдесят шесть озер…
Они кажутся мертвыми, тусклыми льдинами у берега и даже далеко от него. Когда в конце мая солнце пригревает сильней, морская вода из озер испаряется, и они покрываются соляной коркой – близ берега потоньше, ярко-розовой, а дальше – толще и бледнее.
19
Сиваш.
Ивашка не сразу понял, что это и есть долгожданная соль, – так ее здесь было много.
Какие-то люди в задубевшей одежде, с дощечками, подвязанными к подошвам, [20]
«Будто стены Киева», – подумал Ивашка, глядя, как скирду обжигали хворостом и соломой, чтобы ее не попортил, не размыл дождь.
20
Соляной раствор – тузлук – разъедал кожу до ран.
21
В кагане было до десяти пудов соли.
От другой скирды, рядом, двое добытчиков топором отбивали куски слежавшейся, обожженной соли.
Но Евсей знал, что эта самосадочная соль «не солкая», а дорогая и надо проехать подальше, к Соляным ключам. Там пришлые артели рыли колодцы, черпали из них рассол и, вылив его в котлы или железные сковороды, добывали белую горьковатую соль, продавали ее лукошками, кадями, пузами. [22]
К полудню киевская валка достигла этих варниц на реке, возле устья.
Вместе с отцом Ивашка подошел к колодцу, где работал водолив. Рядом с ним лежали копье и топор. Видно, и здесь лихо гуляло неподалеку.
22
Трехпудовый мешок из рогожи.
Бадья, на таком же, как и у них, в Киеве, журавле, поднимала рассол наверх, откуда его выливали в деревянный желоб, идущий в варницу. Варница была сделана из сосновых бревен – рядов двадцать пять вверх.
Бовкун с сыном зашли в нее. В центре варницы сооружена печь – глубокая яма, выложенная камнем. От едкого дыма, соляных паров нечем дышать. Не иначе, в аду все точь-в-точь так.
Над ямой в подвешенном железном ящике кипятился соляной раствор.
Какой-то кривоногий человек – позже Ивашка узнал, что его зовут варничным поваром, – то и дело подкладывал под ящик дрова, другой – худой, в обносках – шуровал шестом, пробуя, начинает ли густеть соль. Рядом, на помосте, сушилась уже вываренная соль.
Евсей подошел ближе к солевару, сиял шапку:
– Добридень. Принимайте киевскую валку.
– О-о, земляки! У нас есть из-под Ирпеня, – вытащив мешалку, радостно откликнулся варничный повар, заросший до глаз седой щетиной. – Артель сбивать?
– Нет, мы гости-купцы, – усмехнулся Бовкун. – А сколько вас в артели?
– Считай, у каждой варницы восемь работных: подварок, четыре водослива рассол таскают да еще дрововозы. А у нас три варницы.
– Что за люд?
– Все больше бездворные, беспашные, кабальники, бобыли… Пришлый люд… Каждый хочет бадьей счастье выловить.
– Его выловишь! Ты ватаман, что ль?
– Да вроде б меня люди так назвали. – Прищурил смеющиеся глаза. – Был бы лес, а леший найдется…
– Тогда давай, ватаман, рядиться. Кожи у нас есть, крупы, мед. А еще прихватили – может, понадобятся – холстины, чеботы…
Варничный повар снял рукавицы, провел рукой по волосам на голове, словно выжал пот из них.
– Ну-кась пойдем в тенек, пообсудим, – предложил он.
Они долго рядились – Евсей советовался со своими, атаман солеваров – со своими, наконец договорились, а под вечер все собрались на луговине, под горкой, вместе готовили кашу, хлебали ее из одного котла.