Солженицын и Сахаров
Шрифт:
Но Солженицын осуждал не только коммунизм, но и западный либерализм, иногда почти с таким же ожесточением, как и советский тоталитаризм. По мнению Солженицына, Запад переживает тяжелый не столько политический, сколько духовный кризис, который начался здесь еще 300 лет назад, т. е. во времена так называемой Реформации. Западный образ жизни и особенно западные газеты, журналы и телевидение вызывали у писателя чувства, близкие к отвращению, и он не находил нужным их скрывать. Солженицын не раз говорил, что принятый в Америке лозунг: "Все имеют право все знать", - это ложный лозунг ложного века. Много выше права людей не знать и не забивать своей божественной души сплетнями, суесловием и праздной чепухой. Люди истинного труда и содержательной жизни совсем не нуждаются в том избыточном и отягощающем потоке информации, который им навязывают западные СМИ. Особенно возмущали Солженицына потоки неточной или просто лживой информации о нем самом, о его взглядах и его личной жизни. "Когда я был в Советском Союзе, говорил Солженицын в одном из интервью, - я представлял так: - на Западе свободная пресса,
70
там не солжешь, там всегда опровергнут,
Особо резкая критика в адрес Запада прозвучала в знаменитой солженицынской речи в Гарварде на ассамблее выпускников университета. Писатель обвинил Запад в падении мужества. "Этот упадок мужества сказывается больше всего в прослойках правящей и интеллектуально-ведущей, отчего и создается впечатление, что мужество потеряло целиком все общество". Этот упадок мужества, доходящий до полной потери "мужского начала", Солженицын считал признаком конца Запада, не способного противостоять угрозе могущественных тоталитарных сил. Государство всеобщего благосостояния, которое создано на Западе, обеспечивает молодежи владение вещами, деньгами, досугом, дает ей неограниченную свободу наслаждений, - но не силу и мужество. "Даже биология знает, - говорил Солженицын, что привычка к высокоблагополучной жизни не является преимуществом для живого существа. Сегодня в жизни западного общества благополучие стало приоткрывать свою губящую маску"3. По мнению Солженицына, на Западе слишком увлеклись защитой прав личности и мало думают о защите самого общества от "иных личностей", забывая об обязанностях людей перед обществом. Молодежь не защищена от порнографии и всякой иной бесовщины, все это ведет и к разгулу преступности. Но особенно резкая критика опять-таки досталась западной прессе, которая пользуется своей "безудержной свободой" отнюдь не в интересах читателей. Эта пресса помешана на сенсациях, она поверхностна и поспешна, и ярче всего отражает не достижения, а психические болезни XX века.
В отличие от советских западников и будущих либерал-демократов времен Ельцина, Солженицын прямо заявлял, что он не хотел бы рекомендовать нынешний Запад в качестве образца для преобразования российского общества. "Для того богатого душевного развития, которое уже выстрадано нашею страною в этом веке, - западная система в ее нынешнем духовно-истощенном виде не представляется заманчивой"4. Солженицын уверял своих слушателей, что жизнь в СССР и даже в Восточной Европе с ее гнетом выработала в народе характеры "более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучная и регламенти
71
рованная жизнь Запада." Что вообще может предложить России "западное массовое существование с его отвратным напором реклам, одурением телевидения и непереносимой музыкой!"5. Университетская аудитория аплодировала этим словам Солженицына, но никто почти из влиятельных западных интеллектуалов не торопился принимать советы писателя, который не только выступал против "детанта", но и предупреждал, что под видом "мирного сосуществования" Советский Союз фактически уже ведет против Запада третью мировую войну и ведет все более успешно. "Еще два-три таких славных десятилетия мирного сосуществования - и понятия "Запад" не останется на Земле"6. Солженицыну возражали многие либеральные интеллектуалы, заявляя, что он просто не знает западных стран и западного образа жизни, что он не знает ни одного языка, кроме русского, что он исходит из примитивных славянофильских концепций и слишком превозносит духовную мощь и превосходство России. Но диалога не получилось, и Солженицына слушали все меньше и меньше. Это яростное осуждение Солженицыным как коммунизма на Востоке, так и всего современного либерализма и демократии на Западе заводило и самого писателя в какой-то идеологический тупик, и после 1980 года его публичные выступления в различных западных аудиториях фактически прекратились. К тому же и западная печать, по поводу которой писатель высказывался очень неприязненно и даже грубо, стала отвечать ему тем же, осуждая не только взгляды, но и стиль жизни Солженицына. Американские папарацци даже летали с видеокамерой и фотоаппаратами на вертолете над имением Солженицына в Вермонте, чтобы получить какие-либо необычные снимки. Дело доходило до призывов убрать писателя из Америки. В 1980-1982 гг. выступления, интервью и письма Солженицына были крайне редкими, а с 1983 года они практически прекратились.
В первые годы своего пребывания на Западе Солженицын часто вступал в полемику с российскими эмигрантами разных направлений и поколений. Эта полемика принимала нередко довольно острый характер. Солженицын держался обособленно, не принимая участия и в разного рода эмигрантских мероприятиях и встречах. Исключения были, но они были крайне редки. С 1976 года он вообще перестал читать русские эмигрантские журналы и лишь иногда публиковал отрывки из своих "Узлов" в религиозно-общественном журнале "Вестник РСХД", который постепенно попал и под финансовый контроль Солженицына.
72
Только в 1982 году он решил ответить сразу всем своим критикам из других эмигрантских и диссидентских движений большой и крайне грубой, даже оскорбительной статьей - "Наши плюралисты". "Шесть лет не читал я ни сборников их, ни памфлетов, ни журналов, хотя редкая там статья не заострялась также и против меня. Я работал в отдалении, не обязанный нигде, ни с кем из них встречаться, знакомиться, разговаривать. Занятый "Узлами", я в эти годы продремал все их нападки и всю их полемику. Они мечтали, чтоб я с ними суетился, повысил бы им цену, а без этого хиреют на глазах, захлебнулись в собственном яде"7. Но теперь Солженицын решил ответить всем сразу, помянув двумя-тремя фразами совсем
Начало "перестройки" в СССР Солженицын публично никак не комментировал. Мы видим по его литературному дневнику, который начал публиковаться только в 1999 году, что писатель внимательно следил за событиями в стране и за судьбой советских политзаключенных. О Горбачеве он писал в своих заметках с явной неприязнью, но к начавшемуся в конце 1986 года освобождению диссидентов из тюрем, лагерей и ссылки Солженицын отнесся как к важному событию, которое и ему давало надежду на возвращение. Однако в печати или в своих публичных выступлениях писатель ничего не говорил о положении дел в
73
СССР с 1980 до 1988 года. Свое многолетнее молчание Солженицын нарушал только тогда, когда нужно было комментировать начавшие выходить первые Узлы "Красного колеса". Русские издания этих первых Узлов выходили в свет практически незамеченными. Но и на английское, немецкое и французское издания "Августа Четырнадцатого" рецензии были редкими и очень сдержанными, хотя это был несомненно лучший том всей эпопеи. И рецензентов, и читателей просто отпугивал большой объем романа с размытым сюжетом и множеством действующих лиц. "Это, конечно, не развлекательное чтиво для летнего отдыха, - писал Пол Грей в журнале "Тайм".
– Тех, кто каждое лето испытывает угрызения совести из-за того, что они не могут одолеть "Войну и мир", приведет в ужас перспектива чтения "Августа Четырнадцатого" - веши, безусловно, трудной и требующей от читателя большого напряжения"8. На Западе издается немало книг по истории, которые читаются как занимательные романы. Трудно было рассчитывать поэтому, что западный читатель одолеет нелегкое для восприятия, но обширное "повествование в отмеренных сроках".
Читать роман уже тогда было трудно. Почти 200 страниц текста отводилось под описание разного рода войсковых передвижений русских и немецких войск по Восточной Пруссии. Все читатели просто пропускали этот массив. Но многие главы были интересны, хотя и не приковывали внимание, как это было при чтении романов "Раковый корпус" и "В круге первом". Рецензии на Узел № 2 "Октябрь Шестнадцатого" были еще более редкими и критичными. "Когда я начинал читать этот роман, - писал в 1989 году один из немецких рецензентов, - была весна, и листья в моем саду только зазеленели. Но когда я закрывал его последние страницы, была поздняя осень, и листья в моем саду уже опали". Это была не лучшая рекомендация для потенциальных читателей. Узел III - "Март Семнадцатого" начал издаваться на русском языке только в самом конце 80-х годов, эта книга комментировалась и рецензировалась пока лишь в эмигрантских изданиях.
Солженицын и перестройка
В 1985-1986 гг. Солженицын не давал никаких интервью и не сделал ни одного публичного заявления. В 1987 году Солженицын согласился дать только одно интервью - по просьбе владель
74
ца журнала "Шпигель" Рудольфа Аугштейна. При этом речь шла только о проблемах российской истории, а не о "перестройке". Писатель молчал затем еще около двух лет, и только в мае 1989 года он согласился на беседу с журналистом "Тайм" Дэвидом Эйкманом. Речь шла опять-таки о романах из эпопеи "Красное колесо". Уже прощаясь с писателем, Д. Эйкман спросил: "В СССР происходят такие громадные события, они происходят и во всем коммунистическом мире. Немного удивительно, что вы не высказываетесь о них. Почему вы не комментируете никак и события, которые происходили в Америке в последние десять лет?". Солженицын ответил, что в Америке, как он понял, никто не хочет прислушиваться к его критике. Зачем же ему тратить свое время, "для меня драгоценное, если моей критики никто не спрашивает. Решил: хватит, отныне занимаюсь только своей прямой художественной работой". Потом я перестал говорить и о России. "Я замолчал еще в 1983 году, когда переменами никакими не пахло. А позже начались перемены. И мне предстояло что же? Прервать свою работу и начать выступать как политический комментатор, притом издалека? Но события на моей родине меняются сейчас очень часто. Скажешь один раз - нужно сказать и другой, и третий, и четвертый, т. е. комментировать по ходу того, что происходит. А я должен кончить свою работу, меня погоняет возраст, мне же больше семидесяти лет"9. В 1988-1989 гг. в США приезжало немало "прорабов перестройки", и некоторые из них хотели встретиться с Солженицыным. Но все они получали отказ. Солженицын даже перестал подходить к телефону, и можно было поговорить только с его женой, которая выполняла также обязанности его секретаря. На дверях почты в Кавендише висело объявление: "Адрес Солженицына не даем, дорогу к дому не показываем". Один настырный западный журналист, получив задание редакции - написать очерк о жизни великого писателя, нанял вертолет и несколько часов летал над имением Солженицына близ Кавендиша, делая фотографии и записывая передвижения всех членов семьи.