Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году
Шрифт:
Предисловие
Когда воскресным утром 28 июня 1914 года эрцгерцог Франц Фердинанд с супругой Софией Хотек прибыли на железнодорожный вокзал города Сараево, в Европе царил мир. Тридцать семь дней спустя континент был охвачен войной. В ходе конфликта, начавшегося летом 1914 года, было призвано под ружье 65 миллионов человек, рухнули три великих империи, погибло 20 миллионов солдат и мирных жителей, а число раненых составило 21 миллион. В этой катастрофе – корни всех дальнейших европейских ужасов в двадцатом столетии; как писал американский историк Фриц Стерн, в двадцатом веке это была «первая катастрофа, из которой произошли все остальные» [1] . Споры о причинах войны начались еще до того, как прозвучали ее первые залпы, и продолжаются до сих пор. Они породили историческую литературу беспрецедентного объема, глубины и эмоциональности. Для изучающих историю международных отношений, события 1914 года являются политическим кризисом par excellence, достаточно сложным, чтобы выдержать попытки объяснения любым количеством гипотез.
1
Цит. по: David Fromkin, Europe’s Last Summer. Who Started the Great War in 1914? (New York, 2004), p. 6.
Историк, стремящийся понять генезис Первой мировой войны, сталкивается с несколькими проблемами. Первая и самая очевидная – переизбыток источников. Каждая из воюющих держав публиковала многотомные сборники дипломатических документов и обширные исторические труды – плод коллективных усилий архивистов. В этом океане письменных источников существуют коварные течения: большинство сборников официальных
2
Германский МИД спонсировал деятельность Рабочего комитета немецкой ассоциации, направленную на координацию усилий по снятию с Германии исторической вины за развязывание мировой войны, и неофициально поддерживал работу историков, объединившихся в Центральную службу по изучению причин войны, см.: Ulrich Heinemann, Die verdrangte Niederlage: politische Offentlichkeit und Kriegsschuldfrage in der Weimarer Republik (Gottingen, 1983), p. 95–117; Sacha Zala, Geschichte unter der Schere politischer Zensur. Amtliche Aktensammlung im internationalen Vergleich (Munich, 2001), p. 57–77; Imanuel Geiss, «Die manipulierte Kriegsschuldfrage. Deutsche Reichspolitik in der Julikrise 1914 und deutsche Kriegsziele im Spiegel des Schuldreferats des Auswartigen Amtes, 1919–1931», Militareschichtliche Mitteilungen, 34 (1983), p. 31–60.
3
Барту – Мартину, письмо от 3 мая 1934, цит. по Keith Hamilton, «The Historical Diplomacy of the Third Republic», in Keith M. Wilson (ed.), Forging the Collective Memory. Government and International Historians through Two World Wars (Providence, Oxford, 1996), p. 45; французскую критику немецкого издания, см. например: E. Bourgeois, «Les archives d’Etat et l’enquete sur les origines de la guerre mondiale. A propos de la publication allemande: Die grosse Politik d. europ. Kabinette et de sa traduction francaise», Revue historique, 155 (May–August 1927), p. 39–56. Бурже обвиняет немецких редакторов в том, что те умышленно придали изданию структуру, камуфлирующую намеренно сделанные пропуски в приведенных документальных записях; ответ немецкого редактора, см.: Friedrich Thimme, «Franzosische Kritiken zur deutschen Aktenpublikation», Europaische Gesprache, 8/9 (1927), p. 461–479.
4
Ulfried Burz, «Austria and the Great War. Official Publications in the 1920s and 1930s», in Wilson, Forging the Collective Memory, p. 186.
Ранние советские архивные публикации частично объяснялись желанием доказать, что войну развязало царское самодержавие и его союзник – буржуазная Франция во главе с Раймоном Пуанкаре, в надежде на дискредитацию французских требований возврата довоенных займов [5] . Даже в Англии, где «Британские документы об истоках войны» вышли на фоне возвышенных призывов к объективным научным исследованиям, не обошлось без тенденциозных изъятий, создавших несколько предвзятое изображение роли Великобритании в событиях 1914 года, предшествовавших началу войны [6] . Короче говоря, все эти грандиозные архивные публикации, при всей их бесспорной ценности для ученых, служили «снарядами в мировой войне документов», как в 1929 году отметил в своем критическом исследовании немецкий военный историк Бернхард Швертфегер [7] .
5
J.-B. Duroselle, La grande guerre des Francais, 1914–1918: L’incomprehensible (Paris, 1994), p. 23–33; J. F. V. Keiger, Raymond Poincare (Cambridge, 1997), p. 194–195.
6
Keith M. Wilson, «The Imbalance in British Documents on the Origins of the War, 1898–1914. Gooch, Temperley and the India Office», in id. (ed.), Forging the Collective Memory, p. 231; тот же том, см.: Wilson, «Introduction. Governments, Historians and „Historical Engineering“», p. 1–28, особ. p. 12–13.
7
Bernhard Schwertfeger, Der Weltkrieg der Dokumente. Zehn Jahre Kriegsschuldforschung und ihr Ergebnis (Berlin, 1929). Более общее изложение проблемы см.: Zala, Geschichte unter der Schere, p. 31–36, 47–91, 327–338.
Не меньше проблем и с воспоминаниями государственных деятелей, военачальников и прочих лиц, принимавших решения. Прочесть эти мемуары необходимо каждому, кто стремится понять события, приведшие к мировому конфликту. Авторы некоторых мемуаров разочаровывают попытками замалчивания животрепещущих вопросов. Вот лишь ряд примеров: «Размышления о мировой войне» канцлера Германии Теобальда фон Бетман-Гольвега, вышедшие в 1919 году, не содержат практически ничего о действиях его (или его коллег) во время Июльского кризиса 1914 года. Политические мемуары российского министра иностранных дел Сергея Сазонова легковесны, напыщенны, временами лживы и лишены сведений о его собственной роли в ключевых событиях. Десятитомные мемуары президента Франции Раймона Пуанкаре носят не столько информативный, сколько пропагандистский характер: между его «воспоминаниями» о событиях Июльского кризиса и соответствующими записями в неопубликованных дневниках имеются поразительные расхождения [8] . В своих мемуарах (стилистически довольно изящных) сэр Эдвард Грей лишь в общих чертах касается деликатного вопроса об обещаниях, которые до августа 1914 года он давал союзникам по Антанте, и о той роли, которую эти обещания сыграли в его действиях в период Июльского кризиса [9] .
8
Theobald von Bethmann Hollweg, Betrachtungen zum Weltkriege (2 vols., Berlin, 1919), vol. 1, p. 113–184; Сазонов С. Д. Воспоминания (Париж, 1927); Raymond Poincare, Au service de la France – neuf annees de souvenirs (10 vols, Paris, 1926–1933), vol. 4, L’Union sacree, p. 163–431. Более подробное (но не факт, что более откровенное) обсуждение этого кризиса – см. высказывания бывшего президента, приведенные в публикации: Rene Gerin, Les responsabilites de la guerre: quatorze questions, par Rene Gerin… quatorze reponses, par Raymond Poincare (Paris, 1930).
9
Edward Viscount Grey of Fallodon, Twenty-Five Years, 1892–1916 (London, 1925).
Когда в конце 1920-х годов американский историк Бернадот Эверли Шмитт из Чикагского университета, снабженный рекомендательными письмами, посетил Европу, чтобы побеседовать с бывшими влиятельными политиками, сыгравшими значительную роль в прошедших событиях, его собеседники поразили Шмитта едва ли не полным отсутствием сомнений в собственной правоте. Единственным исключением был Грей, «сделавший невольное признание» в том, что совершил тактическую ошибку, пытаясь во время Июльского кризиса договориться с Веной через Берлин. Впрочем, упомянутая им ошибка имела второстепенное значение, а комментарий отражал типично английскую манеру вельможного самоуничижения – вместо искреннего признания ответственности [10] . Проблемы были и с памятью. Шмитт разыскал Петра Львовича Барка, в прошлом – министра финансов России, а в ту пору – уже лондонского банкира Питера Барка. В 1914 году Барк участвовал в конфиденциальных встречах, на которых принимались важнейшие решения. Тем не менее, когда Шмитт встретился с ним, Барк заявил, что «плохо помнит события той эпохи» [11] . К счастью, более информативными оказались тогдашние дневниковые записи бывшего министра. Когда
10
Bernadotte Everly Schmitt, Interviewing the Authors of the War (Chicago, 1930).
11
Ibid., p. 11.
12
Luigi Albertini, The Origins of the War of 1914, trans. Isabella M. Massey (3 vols, Oxford, 1953), vol. 2, p. 40; Магрини работал под руководством итальянского историка Луиджи Альбертини.
Кроме того, в наших знаниях все еще имеются значительные пробелы. Обмен информацией между ключевыми фигурами во многом носил устный характер: записей об этом не сохранилось, и восстановить эту информацию можно лишь с помощью косвенных свидетельств или более поздних признаний. Сербские организации, связанные с убийством в Сараеве, будучи подпольными, действовали тайно и почти не оставили документальных следов. Драгутин Димитриевич, глава сербской военной разведки и ключевая фигура заговора против эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве, периодически сжигал свои документы. Многое остается неизвестным относительно точного содержания самых ранних переговоров между Веной и Берлином о том, что следует предпринять в ответ на двойное убийство в Сараеве. Протоколы встреч на высшем уровне, состоявшихся между французским и российским политическим руководством в Санкт-Петербурге 20–23 июня, документы, имеющие огромное значение для понимания завершающей фазы кризиса, так и не были найдены (российские протоколы, вероятно, были просто утрачены; французские версии протоколов группа французских историков, редактировавших «Французские дипломатические документы», найти не смогла). Большевики опубликовали немало важных дипломатических документов в стремлении разоблачить империалистические махинации великих держав. Но они выходили нерегулярно, в произвольном порядке и касались в основном таких специфических вопросов, как планы России относительно черноморских проливов. Некоторые документы (точное число которых до сих пор неизвестно) были утрачены в хаосе гражданской войны, а Советский Союз так и не создал систематизированной информационной базы, сопоставимой с британскими, французскими, германскими и австрийскими изданиями документальных источников [13] . По сию пору исторические свидетельства, опубликованные российской стороной, остаются далеко не полными.
13
Derek Spring, «The Unfinished Collection. Russian Documents on the Origins of the First World War», in Wilson (ed.), Forging the Collective Memory, p. 63–86.
Еще одной отличительной чертой Июльского кризиса является его предельно сложная структура. По сравнению с ним «Кубинский кризис», хотя и был достаточно сложным, затрагивал лишь две сверхдержавы (США и СССР), плюс некоторое число второстепенных игроков и политических сателлитов. Напротив, исследование о том, как началась «Великая война», призвано осмыслить многосторонние взаимодействия пяти суверенных держав сопоставимой мощи – Германии, Австро-Венгрии, Франции, России и Великобритании (или даже шести, если добавить Италию) – плюс поведение целого ряда стратегически значимых и вполне автономных игроков, таких как Османская империя и страны Балканского полуострова, региона, который в годы, предшествовавшие началу войны, отличался высокой политической напряженностью и крайней нестабильностью.
Еще одна причина сложности Июльского кризиса заключается в том, что процессы выработки политических решений во всех странах были далеко не прозрачны. Кто-то назовет июль 1914 года «международным» кризисом – термин, предполагающий множество национальных государств, представленных в виде компактных, автономных, дискретных образований, подобных идеальным шарам на бильярдном столе. Однако суверенные структуры, формировавшие национальную политику в период Июльского кризиса, были сильно разобщены. Существовала неопределенность (она сохраняется среди историков до сих пор) относительно того, где именно находились «центры принятия решений» и кто формировал внешнюю политику тех или иных государств. «Политика» (или, по крайней мере, текущие политические инициативы) необязательно рождалась на вершине властной пирамиды; она могла исходить от периферийных инстанций в дипломатическом аппарате, от военачальников, от министерских чиновников и даже от послов, которые зачастую сами определяли политику в стране пребывания.
Таким образом, сохранившиеся источники предлагают историку хаотичное собрание обещаний, угроз, планов и прогнозов, что, в свою очередь, объясняет, почему причины «Великой войны» допускают столь разнообразные интерпретации. Фактически нет такого взгляда на ее происхождение, который нельзя было бы обосновать при помощи набора фактов из доступных источников. А это, в свою очередь, объясняет, почему литература об истоках Первой мировой войны обрела такие объемы, что ни один историк (даже владей он всеми необходимыми языками, что немыслимо) не прочтет ее за всю свою жизнь. Уже двадцать лет назад перечень текущей литературы по указанной теме состоял из 25 000 книг и статей [14] . В одних исследованиях основное внимание уделялось проблеме виновности того или иного государства (в роли главного «мирового злодея» чаще всего фигурировала Германия, но суровых обвинений в развязывании конфликта не избежала ни одна великая держава). В других исследованиях тяжесть вины распределялась на всех участников конфликта, либо его причиной объявлялись пороки всей «системы». Сложностей системы всегда хватало, чтобы продолжить аргументированный спор. Помимо дискуссий историков, которые, как правило, затрагивают проблему виновности или взаимосвязи между отдельными действующими лицами и структурными ограничениями, ведется существенный обмен мнениями по вопросам международных отношений, в котором центральное место занимают такие категории, как сдерживание, разрядка и непреднамеренность, – либо универсальные механизмы, такие как балансирование, ведение переговоров и стремление примкнуть к победителю. Хотя споры на эту тему ведутся уже почти сто лет, нет никаких оснований полагать, что они близки к завершению [15] .
14
John W. Langdon, July 1914: The Long Debate, 1918–1990 (Oxford, 1991), p. 51.
15
Приводить образцы такой литературы здесь было бы неуместно. Полезное обсуждение этих дискуссий и их историю, см.: John A. Moses, The Politics of Illusion: The Fischer Controversy in German Historiography (London, 1975); Annika Mombauer, The Origins of the First World War: Controversies and Consensus (London, 2002); W. Jager, Historische Forschung und politische Kultur in Deutschland. Die Debatte um den Ausbruch des Ersten Weltkriegs 1914–1980 (Gottingen, 1984); Langdon, The Long Debate; id., «Emerging from Fischer’s Shadow: Recent Examinations of the Crisis of July 1914», The History Teacher, vol. 20, no. 1 (Nov 1986), p. 63–86; James Joll, «The 1914 Debate Continues: Fritz Fischer and His Critics», Past & Present, 34/1 (1966), p. 100–113 и ответ на эту статью в: P. H. S. Hatton, «Britain and Germany in 1914: The July Crisis and War Aims», Past & Present, 36/1 (1967), p. 138–143; Konrad H. Jarausch, «Revising German History. Bethmann Hollweg Revisited», Central European History, 21/3 (1988), p. 224–243; Samuel R. Williamson and Ernest R. May, «An Identity of Opinion. Historians and July 1914», Journal of Modern History, 79/2 (June 2007), p. 335–387; Jay Winter and Antoine Prost, The Great War in History. Debates and Controversies, 1914 to the Present (Cambridge, 2005).
Впрочем, если спор историков имеет вековую давность, то его тема остается злободневной. В сущности, сегодня она свежее и актуальнее, чем двадцать или тридцать лет назад. Перемены в современном мире изменили наш взгляд на события 1914 года. В 1960–80-е годы в популярном общественном восприятии событий 1914 года возникла своего рода зачарованность этим периодом европейской истории. Трагедию «последнего августа» Европы соблазнительно было представить в виде «костюмированной эдвардианской драмы». На современного наблюдателя все эти феодальные ритуалы и красочные мундиры – «орнаментальность уходящей натуры», еще в значительной мере ориентированной на идею наследственной монархии, – оказывают эффект исторической отстраненности. Они, кажется, представляют главных героев европейской драмы актерами другого, исчезнувшего мира. Исподволь возникало ощущение, что если они носили смешные напыщенные шляпы со страусиными перьями, то столь же старомодными, вероятно, были мысли и мотивы поведения этих персонажей [16] .
16
О склонности британцев приукрашивать свою империю, см.: David Cannadine, Ornamentalism. How the British Saw Their Empire (London, 2002); прекрасный пример отстраненного подхода к «уходящей реальности», какой она была до 1914 года, см.: Barbara Tuchman, Proud Tower. A Portrait of the World before the War, 1890–1914 (London, 1966), а также: Barbara Tuchman, August 1914 (London, 1962).