Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году
Шрифт:
Радикальная партия воплощала в жизнь эклектичную политику, сочетавшую либерально-конституциональные идеи с призывами к территориальной экспансии под лозунгом объединения всех сербов Балканского полуострова. Ее электоральной базой – и залогом постоянного успеха на выборах – было мелкое крестьянство, составлявшее основную часть населения страны. Будучи крестьянской партией, радикалы исповедовали идеи «народничества», сближавшие их с панславистскими группами в России. Они с подозрением относились к профессиональной армии не только потому, что были недовольны фискальным бременем, связанным с ее содержанием, но и потому, что сохраняли приверженность крестьянскому ополчению как лучшей и наиболее естественной форме вооруженной организации. Во время Тимокского восстания 1883 года радикалы поддержали вооруженное выступление крестьян против правительства. После подавления восстания лидеры радикалов подверглись репрессиям. Среди тех, кто попал под подозрение, был и Никола Пашич; он удалился в изгнание – как раз вовремя, чтобы избежать ареста, – и был заочно приговорен к смертной казни. За годы изгнания он установил прочные контакты в Санкт-Петербурге, снискав популярность в панславянских кругах; в дальнейшем его политика всегда была тесно связана с политикой России [50] . После отречения Милана в 1889 году Пашич, в изгнании ставший неоспоримым героем радикального движения, был помилован. Он возвратился в Белград на волне народного ликования и был избран президентом Скупщины, а затем – мэром столицы. Впрочем, его первое пребывание на посту премьер-министра (с февраля 1891 по август 1892 года) закончилось отставкой – в знак протеста против продолжавшихся антиконституционных манипуляций со стороны Милана и членов регентского совета.
50
Slobodan Jovanovic,
В 1893 году, упразднив регентство, Александр направил Пашича в Санкт-Петербург в качестве чрезвычайного и полномочного посланника Сербии. Целью назначения было удовлетворить политические амбиции Пашича и вместе с тем удалить его из Белграда. Не скрывая убежденности в том, что национальное освобождение Сербии в конечном счете будет зависеть от помощи России, Пашич упорно трудился над укреплением российско-сербских отношений [51] , однако эта работа прервалась, когда в белградскую политику в очередной раз вернулся Милан. Радикальная партия подверглась гонениям, и ее члены были отстранены от государственной службы; Никола Пашич был отозван из Санкт-Петербурга. В период совместного правления Милана и Александра за Пашичем была установлена полицейская слежка; от политики его удерживали на почтительном расстоянии. В 1898 году Пашич получил девять месяцев тюрьмы за то, что в партийном издании он якобы упомянул короля-отца в оскорбительном тоне. В 1899 году, когда страну потрясла весть о неудачном покушении на жизнь Милана, Пашич все еще находился в тюрьме. Подозрения в преступном соучастии вновь пали на радикалов, хотя их связь с молодым боснийцем, стрелявшим в короля-отца, так и осталась непроясненной до сих пор. Король Александр потребовал, чтобы Пашича казнили как соучастника в покушении на убийство, однако жизнь лидера радикалов была спасена (что особенно парадоксально, ввиду его роли в позднейших событиях, благодаря энергичному вмешательству со стороны австро-венгерского правительства). Посредством уловки, характерной для правления Александра, Пашича убедили в том, что если он не признает моральной ответственности за попытку покушения, то его казнят вместе с еще десятком товарищей по партии. Не подозревая, что его жизнь благодаря вмешательству Вены уже спасена, Пашич подписал требуемый документ, который был тотчас опубликован. Пашич вышел из тюрьмы, преследуемый подозрением, будто он – спасая свою шкуру – «подставил» Радикальную партию. И если в тот момент он сохранил себе жизнь, с политической точки зрения он стал трупом. В неспокойные последние годы правления Александра Никола Пашич самоустранился из общественной жизни.
51
О пророссийской ориентации Пашича, скорее прагматической, нежели идеологической, см. Cedomir Popov, «Nova Osvetljenja Rusko-Srpskih odnosa» (review of Latinka Petrovic and Andrej Semjakin (eds.), Nikola Pasic. Pisma clanci i govori (Belgrade, 1995)), в издании Zbornik Matice Srpske za Slavistiku, 48–49 (1995), p. 278; Vasa Kazimirovic, Nikola Pasic i njegovo doba 1845–1926 (Belgrade, 1990), pp. 54–55, 63. Идеологический аспект пророссийской ориентации Пашича подчеркивается в книге: Андрей Шемякин, Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868–1891) (Москва, 1998); о миссии в Санкт-Петербург см.: MacKenzie, Apis, p. 27.
Со сменой режима политическая карьера Пашича вступила в золотой век: Радикальная партия и ее вождь стали в общественной жизни Сербии доминирующей силой. Наконец-то человек, так долго боровшийся за власть, смог ею воспользоваться – и довольно быстро освоился с ролью отца нации. Столичная интеллектуальная элита его недолюбливала, зато среди крестьян Пашич пользовался громадным авторитетом. Уроженец города Заечар, он говорил на простом, грубоватом восточносербском наречии, который в столице находили забавным. Его речь перемежалась отступлениями и нежданными ремарками, которые становились частью политического фольклора. Вот типичный образчик: в 1908 году, протестуя против аннексии Боснии и Герцеговины австрийцами, знаменитый сатирик Бранислав Нушич возглавил в Белграде демонстрацию и, проехав через весь город, верхом на коне въехал в вестибюль сербского дипломатического ведомства. Услышав об этом, Пашич якобы прокомментировал: «Э… знаете… я знаю, что он неплохо пишет, но хммм… что он так же неплохо управляется с поводьями, как с пером, я не подозревал…» [52] Пашич был плохим оратором, но легко устанавливал контакт с публикой, особенно крестьянами, составлявшими абсолютное большинство электората. В их восприятии лапидарный стиль и тяжеловесный юмор Пашича, не говоря уже о его роскошной, патриархальной бороде, были признаками невероятной мудрости, дальновидности и рассудительности. Друзья и политические сторонники звали его «Баjа», слово, которое означает не просто уважаемого, но искренне любимого и всеми почитаемого человека [53] .
52
Nikac Djukanov, Bajade: anegdote o Nikoli Pasicu (Belgrade, 1996), p. 35.
53
Stankovic, Nikola Pasic, pp. 315–316.
Смертный приговор, долгие годы изгнания, нервозная жизнь в условиях постоянной слежки – все это наложило глубокий отпечаток на политическую практику и манеру поведения Пашича. Его второй натурой стали бдительность, осторожность и скрытность. Годы спустя его секретарь рассказывал, что Пашич не доверял свои мысли и решения не только листу бумаги, но и словесным инструкциям. Он усвоил привычку регулярно сжигать свои документы, как официальные, так и частные. В ситуациях потенциального конфликта он проявлял внешнюю незаинтересованность, до последнего часа не желая раскрывать карты. Пашич был прагматичным до такой степени, что оппоненты считали его совершенно беспринципным. В его натуре все это соединилось с чувствительностью к общественному мнению, потребностью быть душой заодно с сербской нацией, во имя которой он столько трудился и страдал [54] . Заранее узнав о заговоре против монарха, Пашич сохранил тайну, но сам отказался от участия в цареубийстве. Когда за день до штурма дворца ему сообщили детали запланированной операции, его реакция оказалась весьма характерной. Свою семью он отправил поездом на Адриатическое побережье, в то время – австрийскую территорию, и стал ожидать развязки.
54
Batakovic, «Nikola Pasic», pp. 150–151; Dragnich, Serbia, Nikola Pasic and Yugoslavia, pp. 3, 6, 7, 27–28; MacKenzie, Apis, pp. 26–28.
Пашич знал: его успех в политике зависит от того, сможет ли он сохранить личную независимость и независимость правительства, одновременно установив стабильные и длительные отношения с армией, включая сеть заговорщиков в ее рядах. Дело касалось не только сотни активистов, но множества молодых офицеров (число которых неуклонно возрастало), считавших заговорщиков воплощением сербской национальной идеи. Для Пашича проблема осложнялась тем, что самые грозные его политические противники, «независимые радикалы» (фракция, отколовшаяся от его собственной партии в 1901 году), были готовы – ради свержения его правительства – сотрудничать с цареубийцами.
В этой непростой ситуации Пашич действовал мудро. Стремясь сорвать формирование антиправительственной коалиции, он предпринял шаги к примирению с отдельными заговорщиками. Несмотря на протесты товарищей по Радикальной партии, Пашич поддержал щедрый пакет финансирования армии, что позволило ей компенсировать часть потерь, вызванных отставкой Милана с поста главнокомандующего. Пашич публично признал легитимность переворота 1903 года (вопрос, имевший для заговорщиков большое символическое значение) и выступил против судебного преследования цареубийц. В то же время он постепенно ограничивал их присутствие в общественной жизни. Узнав, что заговорщики планируют шумно отпраздновать первую годовщину цареубийства, Пашич (тогда – министр иностранных дел) добился переноса торжеств на 15 июня, годовщину восшествия на престол нового короля. В 1905 году, когда политическое влияние цареубийц стало предметом обсуждения в прессе
55
Batakovic, «Nikola Pasic», p. 151; Dragnich, Serbia, Nikola Pasic and Yugoslavia, p. 76; MacKenzie, Apis, p. 57; Constantin Dumba, Memoirs of a Diplomat, trans. Ian F. D. Morrow (London, 1933), pp. 141–143.
Ловкие маневры Пашича произвели двойственный эффект. Самые одиозные из цареубийц лишились важных позиций, поэтому в краткосрочной перспективе влияние их сети на национальную политику уменьшилось. С другой стороны, Пашич мало чем мог воспрепятствовать росту этого влияния в армии и среди сочувствующих гражданских лиц. Последние, известные как «заверитељи» – уверовавшие в правду заговора под влиянием его успехов, – склонялись, по сравнению с ранними конспираторами, к еще более радикальным взглядам [56] . И, что еще важнее, с устранением некоторых высокопоставленных цареубийц из общественной жизни статус безоговорочного лидера конспиративной сети достался неуемному Апису. В каждую годовщину цареубийства, когда офицеры-заговорщики собирались в центре Белграда в ресторане «Коларац», в небольшом парке рядом с Национальным театром, чтобы отпраздновать событие, главным «виновником торжества» оставался Апис. Никто из соратников не сделал столько для привлечения к делу молодых, патриотичных офицеров, готовых любыми средствами добиться великой цели: собрать всех сербов в единое национальное государство.
56
Vucinich, Serbia between East and West, p. 102.
Воображаемые карты
В основе концепции «объединения всех сербов» лежала воображаемая Сербия, плохо соотносившаяся с политической картой Балкан, какой она фактически была на пороге XX века. Важнейшим политическим манифестом этого идеального государства стал секретный меморандум от 1844 года, автором которого был Илия Гарашанин, министр внутренних дел в годы правления князя Александра Карагеоргиевича. Опубликованный в 1906 году, этот документ – известный как «Начертаније» (от сербского слова «нацрт», набросок) – представлял собой проект «Программы национальной и внешней политики Сербии». Трудно переоценить влияние этого документа на поколения сербских политиков и патриотов; со временем он превратился в «Великую хартию» сербского национализма [57] . Гарашанин начинает меморандум с констатации: Сербия «невелика, но не обязана вечно пребывать в таком состоянии» [58] . В качестве первой заповеди сербской политики автор вводит «принцип национального единства»; под этим подразумевается объединение всех сербов в границах общего для них государства: «Где живет серб, там и Сербия». Исторической основой этого экспансионистского видения сербской государственности стала средневековая империя Степана Душана, обширная территория, включавшая большую часть нынешней Сербии (но исключавшая Боснию, что достаточно любопытно) плюс всю современную Албанию, большую часть Македонии, а также Центральную и Северную Грецию.
57
Автором текста, на который опиралось «Начертаније», был чешский мыслитель Франтишек Зах, чей проект предполагал федеративную организацию югославянских народов. Однако там, где у Заха фигурировали «южные славяне», Гарашанин пишет «сербы». Эти и другие правки превратили широкий космополитический документ Заха в узконаправленный манифест сербского национализма.
58
Текст «Начертаније» см. в: Dragoslav Stranjakovic, «Kako postalo Garasaninovo „Nacertanije“», in Spomenik Srpske Kraljevske Akademije, VCI (1939), p. 75, цитируется в: Wolf Dietrich Behschnitt, Nationalismus bei Serben und Kroaten 1830–1914 (Munich, 1980), p. 55.
Царство Душана, как известно, распалось после поражения в битве на Косовом поле 28 июня 1389 года. Однако эта неудача, по мнению Гарашанина, не уничтожила легитимности сербского государства; она лишь на время прервала ход его исторического развития. Таким образом, «восстановление» Великой Сербии, объединяющей всех сербов, оказывалось не новшеством, а возрождением древнего исторического права. «Нельзя обвинить [нас] в том, что мы замыслили нечто небывалое и беспочвенное, какую-то революцию или потрясение, – напротив, следует признать идею [Великой Сербии] политической необходимостью, рожденной в древнейшие времена и укорененной в былых национально-политических устоях сербской жизни» [59] . В аргументации Гарашанина историческое время оказалось драматически спрессованным, что характерно для интегрального (то есть стремящегося к единению) национализма. Она основывалась, кроме того, на фантастическом предположении, будто неоднородное, аморфное и полиэтничное средневековое государство Душана может быть совместимо с идеей современного национального государства, единого в культурном и языковом отношении. Сербские патриоты не видели здесь противоречия, поскольку считали всех обитателей упомянутых территорий своими соотечественниками. Вук Караджич, создатель современного сербохорватского литературного языка и автор опубликованного в 1836 году великого национального манифеста «Срби сви и свуда» («Сербы все и всюду»), рассуждал о пятимиллионной нации сербов, говорящих на «сербском языке» и на обширном пространстве от Боснии и Герцеговины до Темешвара в Банате (в Восточной Венгрии, сегодня – город в Западной Румынии), от Бачки (регион, включающий север Сербии и юг Венгрии) до Хорватии, Далмации и Адриатического побережья (от Триеста до Северной Албании). Разумеется, некоторым жителям этих земель, признает Караджич (имея в виду, в частности, хорватов), «все еще трудно именовать себя сербами, но, похоже, к этому самоназванию они постепенно привыкнут» [60] .
59
Цит. по: Behschnitt, Nationalismus, p. 57; также см.: Horst Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen bei Serben und Kroaten im 19. Jahrhundert», Osterreichische Osthefte, 39 (1997), pp. 247–248.
60
Текст манифеста «Srbi svi i svuda», см.: Vuk Stefanovic Karadzic, Kovcezic za istoriju, jezik, obicaje Srba sva tri zakona (Vienna, 1849), pp. 1, 7, 19, 22; об удивительном нежелании хорватов принимать название «сербы», см.: pp. 2–3; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», pp. 246–247.
Как хорошо понимал Гарашанин, программа объединения ставила сербское государство на путь длительной борьбы с двумя великими континентальными империями, Османской и Австрийской, чьи владения вклинивались в пределы «Великой Сербии», какой ее воображали себе патриоты. В 1844 году Османская империя все еще контролировала большую часть Балканского полуострова. «Из фасада турецкого государства Сербии надлежит упорно выбивать камень за камнем, чтобы из этих материалов выстроить на фундаменте древнего царства Душана новое, великое Сербское государство» [61] . Австрия тоже записывалась в противники [62] . На ее землях – в Венгрии, Хорватии, Славонии, Истрии и Далмации – проживают сербы (а также хорваты, еще не осознающие себя сербами), которые стремятся к освобождению от тирании Габсбургов и объединению под покровом белградской государственности.
61
Karadzic, Kovcezic, pp. 2–3; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», p. 248.
62
Stranjakovic, «Kako postalo Garasaninovo „Nacertanije“», p. 84, цит. по: Behschnitt, Nationalismus, p. 56; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», p. 249.