Сон Брахмы
Шрифт:
Резкая трель заставила меня отпрянуть от двери – никогда еще осознанные сновидения не давали столь ошеломительного эффекта реальности происходящего. Пытаясь подавить нарастающую как лавина панику, я подпрыгнул. Прыжок и затем медленное опускание на землю, пожалуй, единственный способ убедиться, что ты в сновидении. Какой бы подробной ни была действительность сновидения, но обеспечить привычную силу тяготения она почему-то не может. Прыжок получился замедленным. «Ну, слава богу, это сновидение!» – с облегчением подумал я. Между тем, дверь открылась… На пороге стояла высокая молодая женщина с правильными чертами лица и приветливой улыбкой. Женщина была в строгом черном брючном костюме. Я рассматривал ее со смесью восхищения, опасения и нерешительности – она была мне совершенно не знакома. Ранее сюжеты
«Заходи, раз сумел меня найти. Я тебя ждала». Отчетливость ее речи и это многозначительное – «ждала», вновь поставили меня на грань неконтролируемой паники. В районе солнечного сплетения появилось чувство сжатия. Однако о том, чтобы повернуться и уйти, не могло было быть и речи, тем более, что женщина ступила внутрь помещения, явно предлагая мне зайти. Я оглянулся на горный пейзаж, он по-прежнему был освещен ровным багровым светом заходящего солнца.
«Сон это или наяву заварилась такая каша, что похуже всякого сна?» – подумал я, нерешительно ступая вслед за женщиной в просторную и хорошо освещенную гостиную. Источника света я обнаружить не мог. Убранство комнаты состояло из низкой мягкой мебели и застекленных шкафов, уставленных затейливыми сосудами, статуэтками и какими-то предметами непонятного назначения. У одной из стен между кресел стоял низкий столик, к которому направилась хозяйка. На стену над столом падали четкие прямоугольники света заходящего солнца. Предложив мне сесть, женщина уселась первой. Я последовал ее примеру, поражаясь тому, что мое внимание сновидения совсем не ослабевает, как обычно, а напротив, как бы становится все более прочным. Мое внимание привлекла ручка, которая лежала на столе. Присутствие ручки, да еще на самом видном месте, в комнате, в которой не было видно ни книг, ни бумаги, было странным. Кроме того, колпачок ручки подмаргивал прерывистым светом! Вдруг я вздрогнул от неожиданности – это была та самая авторучка, которую я сделал для пробуждения осознания во сне.
– Да, это та самая ручка. Она привела тебя сюда, – сказала женщина.
Наступило молчание. Я напряженно сопоставлял свидетельства того, что это сон: замедленный прыжок и вспышки на вершинах гор с потрясающей, не сновидческой реальностью происходящего. Куда отнести вспыхивающую авторучку, я не знал. На случай, если это все-таки не сон, а какое-то странное приключение, которому предшествовала амнезия при неизвестных мне сейчас обстоятельствах, я постарался сделать вид, что вполне контролирую ситуацию, и вопросов: «Где я? Что со мной?» от меня ждать не следует.
– Прекрасный вечер и вид из окна великолепный, – сказал я и вопросительно уставился на хозяйку, надеясь, что она скажет что-нибудь, проясняющее мое положение.
– Я думала, ты спросишь, нет ли у меня телефона? – с улыбкой ответила женщина.
«В самом деле, как это я сразу не сообразил, болван», – подумал я и с притворным безразличием сказал – Да, я бы хотел позвонить, если это возможно.
– Ты в сновидении. Какой смысл звонить во сне?
Волна радостного изумления накрыла меня. Нельзя сказать, что я поверил женщине, но сама возможность такого многообещающего сюжета осознанного сновидения была потрясающа. Повертев в руках ручку, которая снова стала подмаргивать, я подбросил ее. Вращаясь и описывая своим вспыхивающим колпачком сложную кривую, ручка плавно, совсем не по-земному, опустилась на стол и, несколько раз подпрыгнув, остановилась. Сон, но какой сложный и убедительный!
– Да, конечно. Но где мы находимся, и кто ты? – сказал я, с наслаждением ожидая ответа и любуясь хозяйкой, с чувством художника разглядывающего свою картину.
– Ты видишь во сне мой мир. Я вызвала тебя сюда для важной беседы. Тебя привела сюда вот эта ручка, – сказала она, небрежно кивнув в ее сторону.
– О том, кто такая я, мы поговорим позже, когда ты узнаешь, кто такие мы и вы.
Хозяйка этого странного места явно ставила меня в подчиненное положение. Странная претензия плода моего воображения на самостоятельное мнение и даже превосходство, забавляла и восхищала меня.
– Ты хочешь сказать, – произнес я, тоже пользуясь местоимением «ты», – что кроме нас – сновидящих людей, есть еще вы, отличные от бодрствующих и спящих людей?
– Я хочу сказать, что кроме вас – двойников, есть мы – люди. Конечно, мы не называем себя так. Я употребила эти понятные тебе слова – «люди и двойники», просто для того, чтобы ты понял характер наших отношений. Двойники-духовидцы давно догадывались, что кроме их тел существуют высшие формы, которые они называют ангелами-хранителями, эфирными, ментальными, каузальными и прочими телами. Вот одно из этих тел перед тобой, – с еле заметной насмешкой сказала она. – Ты рад?
«Боже мой, – подумал я, – говорящий Человеческий Шаблон из книг Кастанеды!» От моего радостного оживления не осталось и следа. Причина этого состояла в том, что я вдруг осознал, что из этого сна, пожалуй, не так легко проснуться. Я с тоской вспомнил гравийную дорожку, по которой подошел к этому дому. «Надо было вернуться, но куда?» – подумал я. Делать нечего, единственный выход – продолжать эту беседу. С деланной рассудительностью я спросил:
– Ладно, пусть вы люди, но почему мы двойники? Двойник, эфирный, к примеру, – для нас это что-то возвышенное, духовное. Из твоих слов следует, что для вас слово двойник имеет другой, обратный смысл.
– Но у вас есть и другое значение слова «двойник». Двойники президента, например, – бесправные и безымянные манекены, – без тени улыбки сказала она. – Пожалуй, если откровенно, то для нас вы то же, что для вас домашние животные.
Я похолодел – разговор принимал слишком скверный оборот. Меня охватило ощущение реальной и нешуточной опасности. Я затравленно оглянулся: в окне погасали последние багровые отблески заходящего солнца. Как быстро пролетело время заката! Впереди ночь, в компании этой странной женщины, которая, по сути, еще ничего не сказав и не сделав, напугала меня до слабости в коленях. Я положил странно ватные руки на колени и постарался прекратить дрожь в них. Я никогда не имел кошмарных сновидений, и не знал ни каково это, ни как с этим бороться. Вспомнились многочисленные советы психотерапевтов по борьбе с кошмарными субъектами сновидений. Главное – не бояться, ведь, в сущности, это плод моего воображения, дремавший в каких-то закоулках подсознания. Надо встать и сделать какой-то решительный жест – перевернуть стол, например, или разбить вот ту стеклянную вазу! Я с вызовом посмотрел на мою мучительницу. В ее лице появилась еле заметная досада. Одновременно я заметил, как пол подо мной потерял твердость, и я опустился вместе с креслом на пару десятков сантиметров. Я ошарашенно уставился на свои, вмурованные в гладкий паркет, брюки. Боли я не чувствовал, ступней и части голени тоже. Вспомнилось из сказки: от первого удара вошел… на вершок в землю, от второго… Нет, больше не нужно, я все понял. Странно, но это невероятное обострение ситуации совершенно успокоило меня. Сон это или нет – перестало волновать меня. Что-то внутри меня приняло безграничное превосходство этого существа, кем или чем бы оно ни было.
– Хорошо, я все понял, – с удивлением я услышал свой голос. Одновременно кресло и я сам вернулись в исходное положение. Я взглянул на собеседницу. Выражение досады исчезло с ее лица.
– Не мы устроили этот мир. Нам остается только жить в нем. Мы даже умереть не можем. Пока по крайней мере, – как ни в чем не бывало добавила она.
– Нет такого страдания, которое не изгладилось бы со временем, и такой боли, которая не исчезла бы со смертью, – машинально и не к месту процитировал я Дон-Кихота.
– Сервантес… – женщина с любопытством посмотрела на меня. – Знаешь, почему он это написал? Потому, что он о-очень в этом был не уверен. Его пастырь о многом догадывается, я его когда-нибудь с тобой познакомлю.
– А кто такой пастырь, и почему, если он о чем-то догадывается, то Сервантес 400 лет назад об этом писал? – спросил я и сам поразился несуразности своего вопроса.
Женщина весело рассмеялась: «Дело в том, что Сервантес всегда писал и будет это писать, а пастырь всегда догадывался и будет догадываться, пока вся эта липа не рухнет».