Сон в начале тумана
Шрифт:
Мальчик потоптался в чоттагине, отряхнул приставший к подошвам весенний талый снег и вошел в полог.
Встретившись глазами с отцом, он быстро посмотрел на мать.
— Подойди ко мне, — позвал его Джон.
Мальчик боязливо приблизился к отчиму.
Яко дрожащей рукой подал сшитые листки. Пыльмау на всякий случай приблизилась и гордо сказала:
— Эти листки я сшила сама, чтобы они были похожи на твою бумагу.
Белые, туго сшитые оленьи жилы держали разноцветные листки. Здесь были обертки с липтоновского чая, с плиточного жевательного табака, листочки, очевидно выданные учителем, тщательно разглаженные клочки разных оберток, которые собирала Пыльмау, словно зная, что ее сын пойдет в школу.
На первой странице красовались русские буквы. Знакомые очертания, но Джон так и не понял, что написано, и спросил Яко:
— Это что?
— Тут написано мое имя, Яко Макленнан.
Джон молча кивнул и заглянул на следующую страницу:
— А это что?
— Самые лучшие слова, — почему-то шепотом ответил Яко.
— Какие же это самые лучшие слова?
— Ленин и революция, — теряя голос, ответил Яко.
На следующих страницах были написаны цифры.
Пыльмау походила на встревоженную птицу. Она переводила взгляд то на сына, то на мужа, стараясь заглянуть в глаза.
— Ты не сердишься? — спросила она наконец.
Джон посмотрел на Яко, на Пыльмау, широко улыбнулся и весело сказал:
— Сержусь на себя. Яко давно пора быть грамотным человеком. Верно, сынок?
От неожиданности мальчик не мог произнести ни слова, и мать пришла к нему на помощь:
— И Антон хвалит его.
Джон достал свой кожаный блокнот и торжественно подал Яко:
— Держи. Пиши на этой бумаге.
Яко чуть не уронил на пол тяжелый кожаный блокнот и вопросительно посмотрел на мать, словно спрашивая у нее одобрения.
— А как же ты сам? — удивилась Пыльмау. — На чем будешь писать сам? Да и там твои слова написаны.
— Я решил больше не писать, — ответил Джон. — А то, что в блокноте написаны мои слова, — ничего в этом плохого нет. Когда Яко вырастет, научится читать не только по-русски, но и на языке своего отца, тогда прочитает мои записи и, может быть, поймет, почему я был такой, почему я сначала был против учения.
— Спасибо, атэ, — дрогнувшим голосом ответил Яко и прижал к груди блокнот. — Учитель сказал, что придет вечером. Он хороший человек. И Тынарахтына гоже…
— На свадьбу пришел звать? — спросил Джон, когда Антон просунул голову из чоттагина в полог.
— Это вы всерьез?
— А почему бы нет? — улыбнулся Джон. — Всполошил весь Энмын, лишил моих земляков источника оленьих шкур и еще колеблется — праздновать свадьбу или нет, — шутливо-строгим тоном заметил Джон.
— Насчет шкур пусть не беспокоятся, — ответил Антон. — Нотавье сам заявил мне, что ему с самого начала не нравилась Тынарахтына. Он даже дотошно перечислял все ее недостатки: громко, как мужчина, разговаривает, быстро ходит, словно на охоту собралась, кулак у нее тяжелый, насмешлива и быстра…
— Как же вы берете девушку в жены с такими явными пороками? — спросил Джон.
— Все это мне как раз и нравится, — ответил Антон. — Конечно, я здорово усложнил свою жизнь, даже нескольких учеников было лишился на время, но спасибо Яко. Когда он пришел учиться, вернулись и те, кто бросил ходить. А вообще я очень счастлив. Наверное, у вас тоже было такое?
Было ли такое у Джона и Пыльмау? Через убитого Тою, через слезы Мери Макленнан, через многие страдания, неверие и недоверие… И вот уже такое чувство, когда знаешь, что уже ничто, кроме смерти, не может разрушить этот союз. Да н смерть тоже была бы бессильна. Но Актону хотелось услышать подтверждение своему счастью, к Джон ответил:
— Было, конечно, было…
— Я вас очень прошу поговорить с Орво. Он не хочет меня видеть.
— Он, по-моему, уже понял все, и говорить с ним нечего, — ответил Джон.
— Если бы так, — вздохнул Антон и, глянув в глаза Джону, сказал: — А ведь я виноват в том, что вас арестовали.
— Не стоит об этом вспоминать, — отмахнулся Джон.
— Нет, — продолжал Кравченко. — Вы должны меня выслушать. Это не оправдание, а установление истины. Я писал Бычкову о том, что ваше присутствие и ваше влияние на жителей Энмына стесняет мою работу. В Уэлене это поняли буквально и решили вас изолировать. После того как вас увезли, я написал несколько писем. Немного успокоился, когда получил ответ от Бычкова, что ваше дело отправлено в Петропавловск и оттуда ждут указаний…
— Вы напрасно беспокоитесь, — заговорил Джон. — У меня совершенно нет чувства обиды или злобы на вас. В конце концов, если серьезно вдуматься, то решение властей было правильным. А то, что у них нашлось достаточно ума понять меня и понять мое место на этой земле, родило у меня уважение к Советской власти.
— Это правда? — обрадованно спросил Антон, и в его глазах блеснул огонек мальчишеской радости.
«Какой он молодой! — с затаенной завистью подумал Джон. — Сколько у него энергии! Быть может, ему вправду будет под силу сделать то, от чего я уклонился. И тогда он станет для этих людей подлинным героем, а не просто товарищем…»
Джон молча кивнул.
С этого дня Антон Кравченко стал частым гостем в яранге Джона Макленнана. Как-то он пришел с Тынарахтыной. Девушка переступила порог, высоко держа голову. Однако в ее глазах было смущение и немой вопрос: а как ее примет та, что живет уже долгие годы с иноплеменником?
Пыльмау приветливо встретила гостей.
Пока мужчины разговаривали о своих делах, женщины завели свою беседу.
— Ты мне скажи, — шепотом настаивала Тынарахтына, — есть что-нибудь особенное в жизни с белым? Какие-то должны быть привычки, от которых они не могут отделаться…
— Да ничего особенного, — отвечала Пыльмау. — Все как у людей. Я поначалу так же думала, как и ты, когда Джон впервые меня поцеловал…
— Да, это удивительно и… — Тынарахтына не могла сразу подобрать слова, — сладко вот тут. — Она показала место чуть пониже высокой груди.
— А как Нотавье? — спросила Пыльмау.
На лицо Тынарахтыны набежало облачко, но она как бы смахнула его быстрым движением рук, заодно поправив волосы на лбу, уверенно сказала:
— Найдет себе жену. Я дала ему совет.