Сон в начале тумана
Шрифт:
— Значит, в гости пришла женщина? — уточнил он у Чейвунэ.
— Да. Красавица с волосами, как утренняя заря, — ответила Чейвунэ.
«Рыжая, в деда Мартина», — решил Джон и осторожно приподнял меховую занавесь полога.
— Что ты делаешь?! — закричала бабка. — Осторожнее! Гостья боится холода.
Не обращая внимания на причитания старухи, Джон вполз в полог. И когда глаза после солнечного света привыкли к полутьме полога, разглядел у задней стенки жену. Она лежала на боку, обнажив большую набухшую грудь. Возле нее в пыжиковых шкурках копошилось что-то живое, маленькое и розовое.
— Сон! — голос у Пыльмау был хрипловат. — Посмотри, какая красивая!
Поначалу Джон ничего красивого не нашел в этом крохотном комочке жизни. Редкие волосики ребенка вправду были рыжеваты. Но чем больше он вглядывался в сморщенное крохотное личико, смешно и жадно сосущее грудь существо, в груди у него стремительно росла незнакомая огромная нежность. На глаза навернулись слезы, и Джон, обращаясь к новорожденной, прошептал:
— Здравствуй, Мери!
— Она тебе нравится? — спросила Пыльмау.
— Она — прелесть! — ответил Джон. — Я ее назвал Мери. Так зовут мою мать.
— А я назвала ее по-чукотски Тынэвиринэу, — сказала Пыльмау.
— Ну и пусть у девочки будут два имени: одно Мери, а другое Тынэвиринэу.
— Верно! — обрадовалась Пыльмау. — Как у белого человека. Ведь у тебя тоже два: Джон Макленнан.
— Тогда у Мери будет даже три имени: Мери-Тынэвиринэу Макленнан. — улыбнулся Джон.
— А три еще лучше! — с восторгом согласилась Пыльмау.
В полог вползла Чейвунэ и начала выгонять Джона:
— Хватит, хватит! Посмотрел и уходи. Не полагается мужу видеть роженицу десять дней, ну да уж ладно, пустили тебя, как белого человека. А теперь ступай и готовь подарки: ведь гость, поди, не с пустыми руками приехал?
— Иди, Сон, — ласково сказала Пыльмау. — Подарки лежат в деревянном ящике, в мешке из нерпичьей кожи.
В чоттагине уже толпились люди. Орво шагнул навстречу и показал мизинец. Джон недоуменно посмотрел на искривленный, с синим ногтем палец. Рядом возник второй мизинец — Тнарата, за ним — Армоля. Вскоре Джон оказался в окружении разнообразных мизинцев, обладатели которых наперебой поздравляли его с прибытием долгожданной и желанной гостьи.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Джон.
— А это значит, — пояснил Орво, по-прежнему держа мизинец перед его лицом, — что ты должен оделить нас подарками от имени гостьи — новорожденной.
Джон достал кожаный мешок, о котором говорила Пыльмау. Да, жена предусмотрела все. В маленьких сверточках лежали щепотки табаку, куски сахару, чай, лоскутки цветной ткани, иголки, нитки и даже пара выкроенных подошв на торбаса.
— Сразу видно, с какой стороны прибыла гостья, — сказал Орво, принимая табак. — Табаком славна его сторона.
Джону хотелось вернуться в полог, побыть вместе с Пыльмау, но гости приходили один за другим, показывали мизинец, а те, кто уже получил подарок, не торопились уходить и усаживались вокруг коротконогого столика пить чай.
— Хорошо, конечно, что девочке сразу дали имя, — рассуждал вслух Орво, — но все-таки надо было спросить богов.
— Если это так важно, — сказал Джон, — так еще не поздно сделать.
— Давайте все-таки спросим, — предложил Орво и послал мальчика за своей гадательной палкой. В ожидании инструмента старик распорядился, чтобы из яранги ушли те, кому уже нечего делать. Из мужчин остались Джон с Орво да маленький Яко.
— Ты теперь должен хорошо смотреть за собой, — строго наказал Орво Джону. — Неужто у тебя не хватило терпения попозже взглянуть на новорожденную? А еще вот: ты не должен был прикасаться к жене десять дней, а ты взял да и вполз в полог, даже не сняв охотничьей камлейки. Ты рассердил богов, и одно только, может, спасет тебя: они простят тебе, как человеку, который только начинает новую жизнь. Помни, твои промахи не по сердцу не только богам…
Мальчик принес гадательную палку, и Орво уселся прямо под дымовым отверстием, рядом со светлым кругом. Наставив один конец палки на светлое пятно, он стал легонько приподнимать и опускать другой конец, шепча священные слова. Так он действовал несколько минут, потом отложил гадательную палку и весело объявил Джону:
— Все в порядке! Я с ними договорился!
Поздней ночью гости разошлись. В яранге остались две женщины, которые должны были ухаживать за роженицей. Джон хотел было войти в полог, но Чейвунэ решительно воспротивилась и разрешила лишь поговорить через меховую занавесь.
Маленького Яко куда-то увели, а Джону пришлось устраиваться на ночлег в своей комнатушке.
Он долго не мог уснуть, прислушиваясь к звукам, доносящимся из полога. Сначала слышался приглушенный разговор женщин, а потом тишину ночи прорезал плач новорожденной. Это было так неожиданно, что Джон соскочил с кровати и рванулся к двери. Но крик тут же умолк. Джон прислушался и медленно улегся на кровать. «Ведь это мой ребенок кричал, — думал он, лежа с открытыми глазами. — Мой первый ребенок. Человек, который продолжит мою жизнь и будет носить мои черты лица, в ее жилах будет течь моя кровь даже тогда, когда я уйду за облака. Какой она будет? Что ее ждет впереди? Неужели она проживет всю свою жизнь — и молодость, и зрелые годы, и старость здесь, на этих пустынных берегах?» И давно не испытываемая тоска по прошлой жизни сжала сердце Джона, у него перехватило дыхание. Он вдруг заметил, что плачет. И ему так захотелось еще раз взглянуть на дочь, на Пыльмау, что он встал и, не обращая внимания на ругань Чейвунэ, прополз в полог.
Старуха держала над огнем что-то напоминающее кусок изношенной подошвы. Подошва пахла горелым деревом. Образовавшийся пепел Чейвунэ осторожно соскабливала ножом и собирала на лоскут чистой замши.
Пыльмау лежала, а маленькая Мери, крепко зажмурив глазки, спала, сладко посапывая носиком, и делала сосательные движения губами. Возле изголовья Джон заметил кожаный, похожий на кисет мешочек.
— Как ты себя чувствуешь? — шепотом, чтобы не разбудить младенца, спросил Джон.
— Хорошо, — виновато взглянув на Чейвунэ, ответила Пыльмау.
— Не могу спать, — сказал Джон и повернулся к Чейвунэ: — Нельзя ли жечь эту штуку в чоттагине? Пыльмау и новорожденной трудно дышать в таком дыму.
— Ну что ты говоришь, Сон! — укоризненно произнесла Пыльмау. — Бабушка все делает как надо. Этим пеплом мы присыпаем пупочек Тынэвиринэу-Мери, чтобы он побыстрее зажил.
— Прости, я не знал, — смутился Джон.
— А вот здесь лежат самые бесценные сокровища нашей девочки, — Пыльмау показала на кожаный мешочек.
— Что такое? — спросил Джон.