Сон в начале тумана
Шрифт:
Охотники побывали на Инчоунском лежбище, но в этом году моржа было немного, и вся надежда была на промысел у собственных берегов. Однако лед в эту зиму пришел рано.
С утра ледяная каша подошла к берегу Энмына. Высокие волны кидались на мерзлую гальку, швыряли на берег огромные куски льда. Некоторые долетали до яранг и даже пробили в крыше яранги Тнарата дыру.
Несколько дней шел мокрый снег. Тропы Энмына обледенели, и людям стоило большого труда добраться из одной яранги в другую. Собаки не высовывали носа из чоттагинов, да и люди без особой нужды не выбирались из теплых жилищ.
Когда Джон ходил за мясом в земляное хранилище, ему каждый раз казалось, что небо нависает все ниже и ниже, волны подбираются к ярангам и вся эта враждебная, чужая природа старается поглотить одинокое маленькое селение.
В одну из ночей ударил мороз, сухая снежная пелена покрыла землю и выровняла успокоившееся торосистое море.
Нацепив на ноги «вороньи лапки», охотники вышли на свежий лед. От каждой яранги протянулись тропы к морю, а под вечер они окрасились свежей нерпичьей кровью.
Джон сидел в пологе и чинил порванные ремешки на лыжах-снегоступах. В чоттагине послышалось притопывание — так гости давали знать о своем приходе.
— Етти! — крикнул через меховую занавесь Джон — Мэнин? [36]
— Гым, [37] — в полог просунулась голова Орво, а рядом с ним возникла другая.
— Ты его помнишь? — Орво кивнул на соседа. — Это Ильмоч, у которого ты жил, когда Кэлена лечила твои руки.
— Как же! — воскликнул Джон. — Отлично помню!
36
Мэнин? — Кто?
37
Гым — я.
Пыльмау не надо было напоминать о том, что надо приготовить угощение. Выпив две большие чашки крепкого чаю, Ильмоч выжидательно посмотрел на Орво.
— Джон, — Орво обратился к хозяину, — Ильмоч много слышал о музыкальном ящике, и ему бы хотелось его послушать.
— Можно, — сказал Джон и крикнул: — Яко, давай заводи музыку! — Яко, совершенно голый, полез в угол и спросил отца:
— Женский голос заводить или мужской?
— Какой вы хотите? — спросил Джон у Ильмоча.
— Послушаем сначала мужской, — покосившись на Орво, сказал Ильмоч.
Кочевник слушал внимательно. У него было такое выражение лица, словно он понимал каждое слово лихой ковбойской песенки в исполнении Дина Моргана.
Когда пластинка кончилась, Ильмоч похвалил:
— Хорошо поет. Громко.
После мужского послушали женский голос и негритянский церковный хор. Гость остался очень доволен концертом.
— Я пришел к тебе, Сон, с подарком, — сообщил он.
— Это верно, — подтвердил Орво. — Ильмоч будет твой тундровый друг. Сейчас он тебе привез две оленьи туши, несколько шкур, камусы, пыжики и оленьи жилы для ниток. Все это он тебе дарит, как другу.
— О! Большое спасибо! — несколько растерянный таким неожиданным подарком произнес Джон.
Значит, не зря говорила Пыльмау о намерении Ильмоча стать его тундровым другом. Ну что же, иметь такого друга и лестно, и полезно. Вот только чем его отдарить? И надо ли отдаривать немедленно?
— Мы с Джоном скоро приедем к вам, пока вы не откочевали далеко от нас, — сказал кочевнику Орво.
Допив чай, гости ушли, и Джон сразу же спросил жену:
— Может быть, мне нужно было сразу отдарить Ильмоча?
— Нет, сразу нельзя, — ответила Пыльмау. — Не то получится не подарок, а вроде как бы торг. Вот как поедешь к нему в гости в стойбище, тогда и повезешь подарки.
Через несколько дней Орво и Джон, нагрузив нарты подарками для оленеводов, отправились в тундру. На нартах Джона лежали разные мелочи, купленные в Номе, — обрезки цветной ткани, белая бязь на камлейки, нитки, иголки, куски лахтачьей кожи на подошвы, ремни и два пузыря из нерпичьей кожи, наполненные топленым тюленьим жиром.
Первую ночь провели в тундре. Орво накопал из-под снега хворосту и разжег жаркий костер, на котором согрел чай. Поужинали холодным копальхеном, вареным нерпичьим мясом и, окруженные собаками, улеглись в снежной яме.
Погода была тихая. По звездному небу гуляли сполохи полярного сияния, на одной половине неба прорезывался узкий серпик молодого месяца. Полежав некоторое время с открытыми глазами, Джон окликнул Орво:
— Не спишь?
— Не сплю, — ответил старик. — Лежу вот и думаю: разве приходило мне на ум, что через две зимы и два лета мы снова поедем с тобой к Ильмочу? И не как белый человек и луоравэтльан, а просто как люди, которые живут одной жизнью… А ведь давно ли это было? Значит, наша жизнь не такая уж чужая для тебя?
— Когда я ехал сюда впервые, я тоже не думал, что это дорога к вам. Ты и не поверишь, как мне было страшно. Честно говоря, я на вас и не смотрел как на настоящих людей…
— Это мне знакомо, — отозвался Орво. — Когда я в первый раз попал на корабль к белым, так словно в другом мире очутился. Ни языка, ни обычаев я не знал. Надо мной смеялись, издевались, били кому не лень. Почему-то любили угощать мылом… О, сколько я съел этого мыла, прежде чем меня стали немного уважать! Орво тяжело вздохнул, и, как бы отвечая ему, вздохнул спящий вожак собачьей упряжки.
— Люди отделены друг от друга предрассудками и неверными представлениями о себе, — заговорил Джон. — Самая большая ошибка, пожалуй, вот в чем: каждый народ думает, что именно он и живет правильно, а все другие народы так или иначе отклоняются от этой правильной жизни. Сама по себе эта мысль безобидна. Она даже полезна для того, чтобы сохранить порядок внутри общества. Но когда какой-нибудь народ стремится устроить жизнь других народов на свой лад, вот это уже плохо. Милый Орво, если бы ты знал всю кровавую историю нашего цивилизованного мира!