Сон в Нефритовом павильоне

Автор неизвестен

— Я пошутил, — сказал он. — Вчера виделся с твоей матерью, она намекнула, что следовало бы уделять тебе побольше внимания, вот я и решил разыграть тебя.

Инь промолчала, с трудом удерживаясь от смеха, поскольку под окном раздалось многозначительное покашливание и в комнату вошла Хун. Она улыбнулась и говорит:

— В сражениях с бесчисленными врагами, князь, вы ни разу не потерпели поражения, а против жены оказались бессильны, не так ли?

Только теперь Ян понял хитрость Хун и расхохотался.

— Я спасовал не перед женой, а перед коварством южного варвара по имени Хун Хунь-то!

Когда все отсмеялись, Ян вздохнул и проговорил:

— Да, я пошутил, но со смыслом. Когда бы не Хун, не признался бы в своих намерениях. С давних пор ревность считают самым постыдным из семи пороков женщины. [248] Если бы в моем доме, к несчастью, завелась ревнивица, пошли бы сплетни, наговоры, о которых мог проведать сам государь, а что из этого получается, вы и сами уже знаете, примером тому Фея. Непросто отделить яшму от простого камня. Я не хочу, чтобы мои семейные дела обсуждали при дворе, где всегда полно любителей испортить другому жизнь.

248

Семь пороков женщины (или семь поводов для развода) — бездетность, распутство, непочтительность к отцу и матери мужа, болтливость, воровство, ревность, болезненность.

Во дворце было множество срочных дел, и Яну приходилось чуть не каждый день задерживаться до глубокой ночи. На небе уже сияла луна, когда однажды князь вернулся домой и, заглянув к родителям, вышел на террасу, где застал Хун, которая любовалась луной, облокотившись на перила.

— Не напоминает ли тебе, Хун, эта луна ту, что сияла над Лотосовым пиком?

— Воспоминания о прошлом — это как весенний сон. А сегодняшняя луна потешается над задумавшейся Хун.

Ян улыбнулся и взял Хун за руку. Они спустились с террасы и начали прогуливаться под луной. На небе не было ни облачка, звезды напоминали жемчуг, рассыпанный по огромному синему блюду. Но пятнадцать звезд Пурпурного Дворца и восемь звезд Трех Братьев в северной части неба затянула черная дымка.

— Ты не знаешь, что это за черный туман? — спросил Ян.

Хун вгляделась.

— Мне ли судить о делах небесных? Правда, я слышала от даоса Белое Облако, что, если созвездия Пурпурного Дворца и Трех Братьев скроются в черном тумане, изменники предадут государя и посеют в стране смуту. Если так, то меня это беспокоит!

— Я тоже предчувствую беду, — вздохнул Ян. — С древности известно: когда государь каждодневно вникает в нужды и тяготы народа, мир и покой в стране обеспечены. Наш император следует этим путем, и в государстве пока, к счастью, порядок. Однако приближенные государя невежественны, занимаются только тем, что превозносят его добродетели, льстят без меры, но не напоминают ему о заветах Яо и Шуня. Двор знать не хочет, чем на самом деле живет страна. И нет рядом с государем человека, который заботился бы об отчизне с открытой душой, от чистого сердца волновался бы за ее судьбу. Это тревожит меня. Теперь вдобавок дурные приметы! Что же нам делать?

Хун в ответ:

— Мне ли судить о делах государственных? Вам еще нет тридцати, а вы достигли высокого положения, имеете большую власть. Многие вам завидуют, поэтому, прошу вас, не вмешивайтесь в течение придворной жизни, не докладывайте государю о неполадках, считайте, что нет у вас ни власти, ни влияния.

Ян отпустил руку Хун.

— Я думал, что ты умная и рассудительная, как мужчина, но ты говоришь сейчас, словно невежественная женщина. Я, сын мелкого чиновника из провинции, только милостью государя удостоился высокого положения при дворе. Сегодня — если бы нужно было для блага государства и императора — я бы тысячу раз дал себя убить, но не отрекся бы от служения тому и другому. Не стану я заботиться о своем покое, хотя бы грозили мне ссылка или смерть!

Хун почтительно говорит:

— Ваши речи светлы, как луна в небесах, и я не стала бы предостерегать вас. Но, говорят, даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается Помните об этом и будьте осторожны!

Ян промолчал, и разговор на этом закончился.

Шло время, и понемногу дела в империи и в самом деле пошли все хуже и хуже. Издавна ведомо: если руки-ноги ленятся, то в теле слабеет дух, уходит из него сила, подступают хвори. Поэтому-то мудрые Яо и Шунь [249] без устали просвещали своих подданных, заботясь о нравах. Но разве Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и не предупреждали, что наследие Яо и Шуня не вечно, что его истачивает время? После того как порядок на южной границе был восстановлен, двор вконец разленился, министры забросили дела управления страной, придворные увлеклись разведением цветов да ловлей рыбы. У бедных копились заботы, у богатых — развлечения. Яна это чрезвычайно удручало, но он так и не решался открыто сказать о своих мыслях государю. Успокаивал себя тем, что его собственная преданность трону незыблема, как гора Тай-шань, и чиста, как Семизвездье. Казалось, он ждал, когда станет совсем плохо. Ко всему другому, ему мешала вера в то, что монарх и подданный — словно ветер и туча, словно вода и рыба, они так неразрывно связаны, что одному нет нужды убеждать другого в чем бы то ни было.

249

Шунь — один из наиболее почитавшихся конфуцианцами легендарных древних правителей Китая, идеал государственной мудрости и сыновнего благочестия.

Наступила весна, все сильнее пригревавшее солнце принесло лето, а с ним и жару. Сын Неба частенько удалялся в сад, ища прохлады. Однажды вечером, когда император в окружении придворных любовался луной, ветер донес откуда-то звуки семнадцатиствольной свирели, жалобно прозвеневшие в воздухе. Государь был сведущ в музыке, ему понравилась чистота тона, и он попросил:

— Узнайте, где это играют.

Слуга пошел на звук и в горах Благотворной Весны нашел юношу, который смотрел на луну и чудесно играл. Слуга привел музыканта во дворец.

Сын Неба улыбнулся.

— Мы же хотели узнать, где играют, а не того, кто играет!

Тем не менее он велел юноше приблизиться и оглядел его: приятное лицо, живые черты чем-то напоминают девушку.

— Кто ты и как тебя зовут?

— Происхожу из рода Дун, зовут меня Хун. Живу в столице.

— Покажи мне свой инструмент.

Дун Хун вынул из сумки свирель и, держа ее двумя руками, подал приближенным. Император отметил воспитанность юноши и, взяв инструмент, осмотрел его, а потом произнес:

— Нам скучно. Раз уж ты оказался здесь, сыграй что-нибудь.

Дун Хун почтительно принял из рук государя свою свирель и, обратив взор к луне, сыграл нежную мелодию. Император похвалил его и спросил:

— А еще на чем ты умеешь играть?

— Учился на всех инструментах, — поклонился Дун Хун, — и хотя играю не так, как достойно вашего величества, готов исполнить любое ваше пожелание.

Император заинтересовался, велел принести разные инструменты, после чего принялся испытывать юношу. Тот старался вовсю и выказал недюжинный талант. Государь наградил его и, отпуская, сказал:

— Приходи поиграть мне еще.

Известно, что враги государства от времени до времени пытаются поколебать трон государя, а Небо, словно проверяя его крепость, не скупится предоставить для этого случай. Поэтому правитель должен быть всегда настороже.

Вельможный Лу Цзюнь, потерпев неудачу в своих намерениях навязать Яну в жены свою родственницу, замыслил обманом и предательством устроить свои дела. Лу Цзюнь скрежетал зубами от зависти, когда слышал о Яньском князе, который благодаря своим талантам и преданности добился расположения императора. Он не забыл, как опозорил его Ян Чан-цюй на пиру после государственных экзаменов. Зависть его превратилась уже в болезнь, он начал мечтать о мести, а пока заглушал тоску вином и предавался разврату. Однажды вельможе рассказали о новом любимце государя, музыканте по имени Дун Хун. Лу Цзюнь уже слышал об этом, но притворился несведущим.