Сон в Нефритовом павильоне
Шрифт:
— Князь, вам не следует ехать во дворец. Лучше изложите свои мысли в послании императору.
— Все происходящее очень опасно, — вздохнул Ян, — ибо интриги вредят государству. Честный подданный не имеет права сидеть спокойно дома и писать письма.
Надев придворное платье, он сказал родителям:
— Я у вас плохой сын: в юности не мог прокормить вас, обрабатывая крохотное поле у подножья Белого Лотоса, позднее покинул вас, чтобы сдать государственные экзамены, наконец, получил должность, но надолго оставил вас без сыновней поддержки. Служа отечеству, не мог найти свободного дня, чтобы провести его у родительских колен: сначала меня сослали в Цзяннань, потом направили в южные края воевать с варварами. Вот и сейчас я могу нарушить ваш покой, но не в силах оставаться равнодушным, зная, что государь совершает прискорбную оплошность. Если императору не понравятся мои слова сегодня, он сможет и дважды и трижды наказать меня и лишить всех благ. Но я предан государю и не стану молчать!
Старый отец Яна удивился.
— А разве слова «предан» и «подданный» не означают одного и того же?
— При дворе воцарились интриги да козни, не осталось ни одного честного министра, — ответил Ян. — Если молчать и не попытаться открыть государю глаза на происходящее, то лучше и мне, и моим соратникам подать
С этими словами он распахнул двери и вышел. Госпожа Инь, Хун, Сунь Сань, родители остались стоять в растерянности. Князь ушел, ни разу не оглянувшись. Когда он прибыл во дворец, был полдень. В приемной Ян кликнул писца, велел принести принадлежности и записывать:
«Я, правый министр Ян Чан-цюй, почтительнейше докладываю. Управляя страной, государь не вправе легко относиться к своим словам и деяниям, ибо от них зависит судьба государства, радость и горе его подданных. Великие правители древности устанавливали столб с флагом или сажали дерево, с тем чтобы на них подданные записывали свои мнения и суждения, — этим правители привлекали к служению стране мудрых и добрых людей. Они рассылали по стране своих слуг, чтобы те собирали сведения о неполадках, вникали в жизнь народа и тем способствовали процветанию отчизны. Кто не любит красивые шелка и сладкие яства? Но мудрецы находили красоту в узоре нитей простой холстины и радовались пересоленной похлебке. Известно ведь: глазам и ушам всего мало, удовлетворить все желания невозможно. Спрашивается, как может государь осчастливить один огромную страну, возлюбить миллионы своих подданных, как своих детей, когда уверения в преданности так легко проскакивают мимо ушей, зато льстивые слова ложатся прямо на сердце, когда горькое лекарство правды так неприятно на вкус, хотя нет ничего полезнее его для обманутого? Вы сегодня радуетесь один, но, может быть, стоит оглянуться на ошибки далекого прошлого?!
Ваше Величество! Вы были строги и взыскательны. Вы начали с взращивания разумного и благого, стремясь к процветанию страны. Народ ловил каждое Ваше слово, всматривался в каждый Ваш шаг, жил ожиданием, мысля: «Какие милости дарует нам Сын Неба с высокого своего трона?!» Он ждал Ваших благих деяний, как жаждущий — воды, как дитя — материнской груди! Неужели надежды были тщетны и Вы теперь готовы безразлично смотреть, как гибнет вера в Вас?
Вы любите музыку. В «Записках о музыке» [257] сказано: «Настоящая музыка находится в гармонии с небом и землей», а еще: «Громче всего звучит беззвучная музыка». Когда правитель добродетелен, проявляет усердие в государственных делах, распространяет просвещение, а народ благоденствует и в стране царит мир, то старики и молодежь поют песни на дорогах, в любом селении можно услышать мелодии, звучащие в лад и земле и небу. Это и есть настоящая музыка, а барабаны, дудки, цитры и все другие инструменты только подыгрывают ей. Значит, «музыка хорошего государя» беззвучна. В недавние времена правители не могли похвалиться добродетелями, они пренебрегали делами, крестьяне роптали и жаловались, и тогда во дворцах обосновалась распущенность, в моду вошли мелодии танского Мин-хуана и чэньского Хоу-чжу. [258] И совсем не в лад с этими мелодиями разгорались войны и погибали целые страны. Пока заблудшие правители династий Чэнь и Тан слушали веселую музыку, пока министры восхваляли их мудрость и нашептывали льстивые слова обмана, вроде: «Все в империи спокойно», или: «Скромные развлечения — не помеха выдающимся достоинствам», или: «И древние мудрецы наслаждались музыкой», в стране воцарился хаос. Глупые чиновники в такие времена радовались отсутствию забот, двуличные вслух одобряли правителя, а про себя поносили его, честные оказывались в изгнании в Мавэе, [259] или погибали, или замыкались в своих семьях. Хотя Мин-хуан и Хоу-чжу позже раскаялись в упущениях и схватились было за дела, поправить ничего уже не удалось. Значит, правителям нужно знать правду наперед, и долг подданных — не дожидаться запоздалого раскаяния. Я склоняюсь перед Вашим Величеством в надежде, что благоразумие возьмет в Вас верх, что, как при Яо и Шуне, снова зазвучат речи таких же верных подданных, какими были Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и, что, как при Тан-ване и У-ване, снова станут нужными предупреждения, такие, что исходили в свое время от И Мня, Фу Юэ, Чжоу-гуна, ибо благополучие государства следует беречь, как зеницу ока! Я слышал, что Ваше Величество увлеклись постройкой музыкального павильона в дворцовом саду, выбором наставника для придворных музыкантов, что государственные дела заброшены и что Вы погрузились в наслаждение музыкой. Хорошо бы подумать, кто толкнул Вас на этот путь! Наши предки знали, что согласные сочетания цветов и звуков развращают душу. В нее проникает плохое, как вода в губку. То, что сегодня — развлечение, завтра может превратиться в привычку, а послезавтра станет первейшим государственным занятием. Другими словами, музыка заменит все, и от скромного музицирования Вы перейдете сначала к пению птиц, а потом и хаосу звуков. Не верю, что Вам в самом деле по душе музыка тайского Мин-хуана и чэньского Хоу-чжу. Если предположить это, уже можно впасть в отчаяние, — и тогда лучше разбить голову о каменные ступени дворца!
Если музыка для Вас только развлечение, то разве не найдете Вы сил отказаться от забав, осудить развратителей, отстранить их от дел, заставить замолчать их покровителей? Разве допустимо страшиться правды в устах преданного подданного? Жизнь и радости Ваших слуг зависят от Вас, их судьбы — в Ваших руках. Почему бы Вам не выслушать горькие слова правды и не принять необходимых мер? Ведь когда в стране благо, тогда каждый благоденствует; когда в стране непорядок, тогда каждый страдает. Задумайтесь, как это верно! Сейчас Вы поглощены одними удовольствиями, Вас не заботят дела. Если Вы не прислушаетесь к словам предостережения, то как сумеете Вы прекратить распри при дворе, как установите вновь порядок? Я, сын простого небогатого чиновника, удостоенный Ваших милостей, занял высокую должность, приобрел богатство и знатность. Даже такие ничтожные существа, как собака и лошадь, любят того, кто их кормит, даже такие глупые существа, как свинья и рыба, способ}1ы на веру и надежду, — так говорит пословица. Я Ваш слуга и люблю своего господина и верю в него: мой господин кормит, одевает меня и одаривает своим вниманием. Видя его оплошности, которые гибельны для государства, я, даже под страхом смерти, не могу молчать, иначе я окажусь ниже безгласных существ!
Умоляю Ваше Величество наказать тех, кто столкнул Вас на путь заблуждений, отрубить им головы в назидание потомкам, оставить легкомысленные музыкальные наслаждения, задуматься о благе подданных и осчастливить их вновь Вашими бесценными милостями!»
257
«Записки о музыке» — одна из частей «Книги установлений» («Ли цзи»), входящей в состав конфуцианского канона.
258
Хоу-чжу («Последний властитель») — прозвание ряда императоров, вместе с которыми закончились их династии. В литературе чаще всего упоминается «последний правитель» эфемерной южнокитайской династии Чэнь (правил в 583–589 гг.). Увлекаясь вином, развлечениями и женщинами, довел государственные дела до полного упадка; земли Чэнь были присоединены к империи Суй.
259
Мавэй — городок, через который проезжал танский Мин-хуан, изгнанный из столицы бунтовщиками.
Как принял это послание государь, об этом в следующей главе.
Глава двадцать седьмая
О ТОМ, КАК СЫН НЕБА НАСЛАЖДАЛСЯ МУЗЫКОЙ В ФЕНИКСЕ И КАК ХУН ОТРАВИЛАСЬ ЯДОМ В СТЕПНОЙ ХИЖИНЕ
Император наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему принесли послание Яна. Сын Неба выслушал его и с обидой в голосе обратился к Лу Цзюню:
— Может, мы и допустили некоторые просчеты, но почему он утверждает, что, подобно Мин-хуану и Хоу-чжу, мы довели страну чуть не до гибели?
Лу Цзюнь в ответ:
— Всему причиной действия Чистой партии. Вольности, допущенные в отношении вас Су Юй-цином, угрозы Инь Сюн-вэня, наскоки Яньского князя — все одно к одному. У кого не бывает просчетов? Но зачем же их преувеличивать, зачем угрожать государю и жалить его, подобно змее? Я, старый вельможа, облагодетельствованный вами, не могу, как и возглавляемая мною Мутная партия, оставаться в стороне. Ян Чан-цюй молод, он прибрал к рукам всю власть в военном ведомстве, достиг высокого положения и потому считает себя вправе дерзить самому Сыну Неба. Припомните, ваше величество, что Инь Сюн-вэнь — его тесть, а Су Юй-цин — его сообщник. Яньский князь, узнав об опале сановного Иня и ревизора Су, бесцеремонно добивается их восстановления. Если не наказать их всех, как должно, наскокам не будет конца.
Государь промолчал, перечитал сам послание Яна, и лицо его приняло гневное выражение. Он ударил кулаком по столику и вскричал:
— Себя, значит, он сравнивает с Гао-яо, Ци, Хоу-цзи, Се-и, И Инем, Фу Юэ и Чжоу-гуном, а нас — с танским Мин-хуаном и чэньским Хоу-чжу?! Так ли поступают преданные слуги?!
Государь помолчал и снова возвысил голос, в котором звенела яшма.
— Пусть явятся сюда все музыканты и пусть играют. Мы желаем весь вечер слушать музыку!
Дун Хун и музыканты разобрали инструменты и приготовились играть, но Лу Цзюнь остановил их:
— Ваше величество, за что вы хотите навлечь гибель на не повинного ни в чем Дун Хуна? Сегодня во дворце не вы хозяин, здесь властвует Яньский князь, — ведь в его руках сосредоточены бразды правления страной! Или вы запамятовали, как ханьский полководец Цао Цао [260] убил Дун Чэна? [261] На днях вы велели Дун Хуну посетить Яньского князя, и тот сказал нашему таланту: «Ты недолго будешь пользоваться своим положением!» Это можно понять, как желание князя убрать со своего пути всех ваших любимцев и занять при дворе особое место. Он давно вынашивает мечту избавиться от Дун Хуна, ему не дают покоя милости, которыми вы осыпали музыканта. Если сейчас вы поступите вопреки воле Яньского князя, то Дун Хуну не сносить головы!
260
Цао Цао (155–220) — государственный деятель, полководец и поэт периода гибели династии Хань, основавший государство Вэй. В литературе и театре изображается коварным тираном.
261
Дун Чэн (II в.) — ханьский царедворец, интриговавший против Цао Цао (см.) и казненный им.
Сын Неба разгневался теперь не на шутку и приказал оркестру начинать. Музыканты играли чудесные мелодии, а Ян ждал в приемной ответа на свое послание.
Никто не появлялся из внутренних покоев, только звуки музыки сотрясали стены. Поняв, что упреки в забвении дел не тронули императора и что милости ждать нечего, Ян передал со слугой второе послание, написанное тут же, у дверей Феникса. Сын Неба не стал даже слушать, что пишет Ян.
— Мы отрубим голову тому, кто доставит еще одно послание Яньского князя! — воскликнул император.
Слуга вышел к Яну и сообщил о решении Сына Неба. Ян поднялся и печально произнес:
— Если я уйду без ответа, то кто же поможет нашему государю?
Он смело шагнул к дверям, ведущим внутрь. Тем временем Лу Цзюнь отдал распоряжение закрыть все входы и не пускать князя. Ян сказал себе: «Мне, конечно, далеко до преданности Фань Куая, [262] но я преодолею все преграды и скажу государю правду».
Пройдя через сад, он оказался перед дверями Феникса. Охрана и слуги не сделали даже попытки удержать его. Он ступил на порог и столкнулся с новым ревизором Хань Ин-вэнем, который во все горло кричал:
262
Фань Куай (III–II вв. до н. э.) — верный помощник Гао-цзу, первого ханьского императора.
— Император приказал не пускать Яньского князя! Изменившись в лице от гнева, Ян вопросил:
— Может быть, вы — единственный верный слуга нашего государя?
Глаза Яна сверкали, брови сошлись на переносице дугой, — ревизор сник и отступил в сторону. Князь приблизился к императору и поклонился.
— Я не могу понять ваше величество! Еще совсем недавно вы осыпали меня милостями как героя, в любое время были рады видеть меня. Я помню ваше доброе лицо, ваш мягкий голос, когда вы говорили: «Мы молоды, только вступили на престол и еще не научились управлять страной, вы, князь, наша опора, помогайте нам избегать ошибок!» Теперь вы наслаждаетесь музыкой, запустив и забросив государственные дела, и даже не пускаете меня к себе.