Соната разбитых сердец
Шрифт:
Платье из блестящего синего шелка с широкой юбкой, как того требовала мода, составляло изумительный контраст с кудрями цвета красного дерева, похожими на водопад расплавленной меди.
Маэстро попросил ее не надевать парик — еще одна необычная, даже экстравагантная идея, ведь парик считался неотъемлемой деталью образа, особенно для портрета. Но Тьеполо никогда не был приверженцем классики и был готов нарушать любые правила.
Франческа поначалу удивилась, но потом осталась невероятно довольна: контраст между темно-синим платьем и переливами ее локонов, напоминавших красное
Пьетро Гардзони был взволнован. Даже хуже того: обеспокоен. Дзаго рассказал ему, что Казанова встретился с графиней Маргарет фон Штайнберг. Похоже, этот бездельник провел в палаццо благородной австрийки несколько часов. Конечно, тут напрашивалось самое очевидное объяснение, но графиня слыла женщиной достойной и сдержанной, не склонной к легкомысленным любовным авантюрам, а потому Гардзони не сомневался, что правильный ответ на угучл галку — другой, и, скорее всего, именно тот, что таился в самом скрытом уголке его сознания. Инквизитор не собирался ни с кем делиться своими подозрениями, по крайней мере, пока не наступит подходящий момент. Тем более у него не было доказательств. Так что ничего не оставалось, кроме как продолжать наблюдение и надеяться, что в скором времени ситуация прояснится, иначе же почти наверняка можно ожидать международного скандала. А это Венеции точно ни к чему.
С другой стороны, пребывание в неведении относительно того, о чем разговаривала эта странная парочка, ужасно мучило Гардзони. Он привык быть в курсе всего, что происходит вокруг, и никак не мог смириться с неизвестностью в таком важном вопросе, который мог грозить непоправимыми последствиями.
Из-за переживаний инквизитор всю ночь не сомкнул глаз, а наутро, наскоро позавтракав, торопливо вышел из дома. Ему пришло в голову, что можно официально запретить Казанове встречаться с графиней фон Штайнберг, так как закон ограничивает посещение иностранцев. Однако некий внутренний голос советовал ему подождать. Все равно доказать ничего нельзя, а кто знает, может, из этой встречи еще получится извлечь пользу.
Сейчас, однако, Гардзони было некогда заниматься никчемным бездельником Казановой: более важные дела, от которых зависела сама судьба Венецианской республики, требовали его внимания. Инквизитор торопливо шел в сторону дома Джованни Спинелли — талантливого юноши, восходящей звезды медицины. Благодаря выдающимся способностям в искусстве врачевания, проявленным еще во время учебы в Падуанском университете, Спинелли быстро поднялся по карьерной лестнице до таких высот, что был назначен личным врачом дожа. Это при том, что похвастаться благородным происхождением молодой медик не мог: род Спинелли добился высокого положения лишь за счет своего богатства и был нехотя принят в круг венецианской знати исключительно благодаря золоту, что помогло наполнить казну после разорительной Морейской войны.
Инквизитор мог бы приказать доктору явиться к нему домой или, еще лучше, в Дворец дожей, но в дело вмешались его главные слабости — нетерпение и любопытство: Гардзони хотелось узнать новости из первых рук и как можно скорее.
Добравшись до жилища Спинелли на площади Дель-Пестрин, в районе Каннареджо, служитель закона громко постучал в дверь железным молотком.
Горбатый слуга уставился на гостя подозрительно и без малейшего почтения, но все же проводил в небольшую гостиную, освещенную диковинными люстрами — таких мудреных конструкций из стекла и свечей инквизитор никогда не видел.
Доктор Джованни Спинелли поспешил ему навстречу, нервно теребя аккуратную бородку.
— Ваше сиятельство, — воскликнул он, — какая честь видеть вас в моем скромном жилище!
— Не тратьте время, доктор, — оборвал его Гардзони. — Вы прекрасно знаете, зачем я пришел, поэтому давайте обойдемся без любезностей, скажите мне скорее, какие у вас новости.
Спинелли явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно кашлянул, чем еще усилил напряжение, царившее в комнате, а затем произнес:
— Его сиятельство дож Венеции по-прежнему очень слаб.
Пьетро Гардзони состроил расстроенную гримасу, но оба отлично знали, что это лишь необходимая условность.
— В самом деле?
— Увы, это так. Пытаясь уменьшить страдания его сиятельства, мы сделали ему горячие припарки, однако дож остается в тяжелом состоянии. Большую часть времени он пребывает совершенно без сил, иногда впадает в забытье, а в отдельные моменты проявляет необъяснимую ярость.
— Проклятье! Значит, он до сих пор так и не поправился?
— Нет, ваше сиятельство… Он настолько плох, что я не советовал бы ему подниматься с постели.
— Вы в этом уверены, доктор Спинелли? Ведь всем очевидно, что город измучен отсутствием дожа, и мы не можем позволить Венеции повергнуться в хаос лишь потому, что Франческо Лоредан никак не одолеет свой недуг.
— Понимаю, ваше сиятельство.
Гардзони покачал головой, но его губы невольно растянулись в дьявольской ухмылке — на этот раз совершенно искренней.
— Кому вы обязаны своей быстрой головокружительной карьерой, доктор?
Врач ответил, не раздумывая ни минуты:
— Вам, ваше сиятельство.
— Совершенно верно, — кивнул инквизитор. — Кому, если позволите, вы поклялись в вечной преданности?
— Опять же вам, ваше сиятельство.
— Да, Спинелли, именно так. Прошу вас никогда не забывать об этом, чтобы не поддаваться сомнениям, — Гардзони выдержал выразительную паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. — Помните, что Венеции необходим твердый и непоколебимый правитель, который не побоится принимать суровые законы и приводить в исполнение справедливые наказания.
Спинелли кивнул. По спине у молодого человека пробежал холодок, но он постарался ничем себя не выдать, хотя собеседник внушал ему страх: юный врач не знал, как далеко готов зайти инквизитор, добиваясь своих целей.
— Словом, если говорить без околичностей, вы понимаете, что, пока Лоредан продолжит оставаться в постели, мое положение будет становиться все прочнее и прочнее, а вместе с ним и ваше?
Спинелли на миг потерял дар речи от изумления.
— Вы поняли меня? — с нажимом произнес Гардзони.