Сонаты: Записки маркиза де Брадомина
Шрифт:
— Ах, до чего я устала! Видел? Я научилась танцевать ривейрану?
— Так и ты училась у Флориселя? — засмеялся я.
— Да.
Я кинулся, чтобы поддержать ее. Она положила руки крест-накрест мне на плечи и, откинув голову, посмотрела на меня прекрасными страдальческими глазами. Я поцеловал ее, и она впилась мне в губы своими поблекшими губами.
Бедная Конча!.. Такая изможденная, такая бледная, она в наслаждении была вынослива, как богиня. В эту ночь пламя страсти надолго охватило нас своими золотистыми языками, уже угасающее, уже исступленное. Слушая пение птиц в саду, я уснул в объятиях Кончи. Когда я проснулся,
— Что с тобой?
— Не знаю. Мне что-то худо.
— Но что такое?
— Не знаю… Как будет стыдно, если я вдруг тут умру.
Когда я услыхал эти слова, мне захотелось согреть ее:
— Ты дрожишь, моя бедная!
Я сжал ее в своих объятиях. Она закрыла глаза; так она всегда прикрывала веки, когда ждала моих поцелуев! Она вся дрожала; я решил согреть ей все тело губами и неистово покрывал поцелуями ее руки до плеч и шею, на которой следы их остались ожерельем из роз. Потом, подняв голову, я стал смотреть на нее. Она скрестила свои бледные руки и меланхолически на них смотрела. Бедные, тонкие, бескровные руки, точно фарфоровые!
— У тебя руки скорбящей божьей матери, — сказал я.
Она улыбнулась:
— У меня руки покойницы.
— Для меня ты чем бледнее, тем красивее.
Глаза ее засветились счастьем:
— Правда? Правда? Я все еще нравлюсь тебе, ты все еще меня чувствуешь?
Она обняла меня и рукою приподняла груди — белоснежные розы, которые дрожали, как в лихорадке. Тогда я крепко ее обнял и вдруг, в разгаре желания, меня охватили угрызения совести — я испугался, что она может умереть у меня на руках. Я услыхал ее вздохи, и мне стало казаться, что это агония. Я поцеловал ее, весь дрожа, словно принимая причастие. Со скорбным и еще не изведанным дотоле сладострастием душа моя опьянялась ароматом этого больного цветка, который обрывали по лепестку мои благоговейные и нечестивые пальцы. Ее полные страсти глаза открылись и встретились с моими. Ах! Я угадал в них великое страдание. На следующий день Конча уже не могла встать.
К вечеру хлынул ливень. Я уединился в библиотеке и читал там «Цветник божьей матери» — сборник проповедей, составленный епископом Коринфским, доном Педро де Бенданьей, строителем дворца. По временам я отвлекался от чтения, слушая завывание ветра в саду и шелест сухих листьев, которые вихрями неслись по аллеям вековых мирт. Голые ветви деревьев стучались в стекла запертых окон. В библиотеке царила монастырская тишина, священный покой учености. Слышно было, как дышат старинные ин-фолио в пергаментных переплетах, книги по гуманитарным наукам и богословию — предметам занятий епископа. Неожиданно я услыхал громкий голос. Он звал меня из глубины коридора:
— Маркиз!.. Маркиз де Брадомин!
Положив развернутый «Цветник» на стол, чтобы не потерять страницу, я встал. Дверь отворилась, и в ту же минуту дон Хуан Мануэль появился на пороге, отряхая стекавшую с плаща воду:
— Худой вечер, племянничек!
— Худой, дядюшка!
Этими словами родство наше было скреплено.
— Ты тут все взаперти читаешь? Послушай, дорогой мой, ты же так ослепнешь!
Он подошел к камину и стал греть над огнем руки:
— Дождь-то какой полил! Прямо ледяной!
Потом он повернулся спиной к огню и, выпрямившись, воскликнул своим вельможным голосом:
— Племянник, ты унаследовал манию своего деда. Тот тоже проводил целые дни за чтением. На этом он и помешался. А что это за книга?
Его глубокие зеленоватые глаза устремили на «Цветник божьей матери» взгляд, полный презрения. Он отошел от огня и сделал несколько шагов по библиотеке, звякая шпорами. Вдруг он остановился:
— Маркиз де Брадомин, во дворце Брандесо больше не осталось крови Христовой!
Поняв, чего он хочет, я поднялся. Дон Хуан Мануэль величественно протянул руку, чтобы меня удержать:
— Не смей никуда ходить! Неужели во всем дворце не найдется слуг?
И из глубины библиотеки он принялся кричать:
— Арнелас! Брион! Идите кто-нибудь поскорее!
Он начал уже терять терпение, когда в дверях появился Флорисель:
— Что прикажете, крестный?
Он поцеловал руку идальго, а тот погладил его по голове:
— Принеси-ка мне красного вина, того, что из Фонтелы.
И дон Хуан Мануэль снова стал расхаживать по библиотеке. Время от времени он останавливался перед огнем и грел свои бледные, бескровные, костлявые руки, похожие на руки короля-аскета. Несмотря на годы, убелившие его сединою, он продолжал оставаться таким же высокомерным и гордым, как в лучшую пору своей жизни, когда он служил в личной гвардии короля. Он уже долгие годы пребывал в своих лантаньонских владениях, ведя там жизнь помещика — торгуя на ярмарках, играя в соседних поместьях в карты и трапезничая с аббатами на всех праздниках. С тех пор как Конча уединилась во дворце Брандесо, его часто можно было встретить и там. Он привязывал лошадь у ворот сада и с громкими криками входил во дворец. Он требовал вина и пил до тех пор, пока не насыщал в кресле. Проснувшись, будь то день или ночь, он кричал, чтобы ему взнуздали лошадь, и, покачиваясь в седле, возвращался к себе в поместье. У дона Хуана Мануэля было пристрастие к фонтельскому вину, хранившемуся в большой бочке, которая напоминала о времени владычества французов. В нетерпении, оттого что вино все еще не несли из погреба, он остановился посреди библиотеки:
— Все никак принести не могут! Может, они еще только виноград собирают?
Весь дрожа, появился Флорисель с кувшином, который он поставил на стол. Дон Хуан Мануэль скинул свой плащ и уселся в кресло:
— Маркиз де Брадомин, могу тебя уверить, что вино это — самое лучшее в округе. А то, что в графстве делают, знаешь? То — лучше всех. И если бы еще виноград брали отборный, лучше вина и на свете бы не было.
С этими словами он наполнил бокал, который был из граненого хрусталя с крестом Калатравы на дне — один из тех тяжелых старинных бокалов, которые напоминают о монастырских трапезных. Дон Хуан Мануэль пил спокойно, неторопливо, опустошая бокал до дна и наливая его снова.
— Племяннице моей надо было пить так, как я. Не была бы она такой, как сейчас!
В эту минуту на пороге библиотеки появилась Конча, влача за собою шлейф своего монашеского платья. Улыбаясь, она сказала:
— Дядя дон Хуан Мануэль хочет, чтобы ты ехал с ним. Я тебе говорила. Завтра у нас престольный праздник святого Росендо Лантаньонского. Дядя уверяет, что тебя будут принимать с почетом.
Дон Хуан Мануэль высокомерно кивнул головою в знак согласия:
— Ты знаешь, что уже в течение трех столетий маркизы де Брадомины пользуются особой привилегией — их принимают с почетом в приходских церквах святого Росендо Лантаньонского, святой Байи Кристамильской и святого Мигеля Дейрского. Эти три прихода были созданы на средства Брадоминов. Верно ведь, племянник?