Сонька. Конец легенды
Шрифт:
— Что верно, то верно, уважаемый: або коняка сдохнет, або цыгана повесят! Залезайте, бо вже застоялись ждать.
Улюкай поднял ногу на ступеньку, нырнул в карету, и вдруг увидел здесь, кроме Сёмы, еще двух байстрюков с ножами наголо.
Дернулся было обратно, но его крепко придержали.
— Не дергайся, дядя, а то об ножик нечаянно порежешься! — посоветовал Головатый.
Кучер ударил по лошадям, и карета понеслась в чернеющую даль узкой улицы.
Когда через час с лишним
Улюкая вытолкнули из кареты. Из-за связанных за спиной рук он едва не свалился, но устоял. Следом на землю сошли одесские воры во главе с Сёмой Головатым, окружили со всех сторон столичного гостя.
— Так зачем вы все-таки делали визит к господину полицмейстеру, уважаемый? — поинтересовался Сёма, трогательно вытерев кровь на губе Улюкая.
— Я уже ответил, — буркнул тот. — Пробовал выдернуть дочку Соньки.
— А Сонька — это та самая дурочка, что ходит по улицам и смешит весь одесский народ?
— После Фиры я ее больше не видел.
— Зато видели мы. Дама, которую даже сумасшедшей нельзя называть, не то что Сонькой. — Головатый достал из кармана штанов визитку Улюкая, поднес к его лицу. — Если скажете, что это вещь не ваша, то вы меня сильно рассмешите.
— Моя.
— А говоришь, что вор?
— Вор Улюкай.
— Сука и кашалот вы, уважаемый, а не вор. Воры — народ честный, они никогда не направят свои штиблеты в такое гиблое место, которое прозывается Думой. В Думе людей убивают, а мы их учим правильно жить, — Сёма посмотрел на сообщников, вздохнул. — Ну, что?.. Отпустим пакостника или сделаем из него фаршмак?
— Пусть себе чешет, — махнул один из них. — Может, и правда был когда-то вором, а теперь вот ссучился. Дорога ровная, небо светлое — нехай поблукает да прикинет за жизнь.
— Я бы вас, уважаемый, прирезал, — сказал Сёма, — но народ возражает. А я свой народ уважаю, — развернул Улюкая к себе спиной и сильно толкнул ногой в зад. — И передай своим депутатам, что им дорога в Одессу зачинена!
Воры уселись в карету, кучер стеганул по лошадям, и экипаж умчался в лунную ночь.
Улюкай постоял в беспомощной злобе, затем побежал следом за каретой, выкрикивая ругательства, остановился и принялся яростно, со стоном рвать веревки, которыми были связаны руки.
Вечером перед входом в театр играл оркестр, носились разносчики газет и афиш, зазывая публику на спектакль:
— ПТИЦА ФЕНИКС, ВОССТАВШАЯ ИЗ ЗАБВЕНИЯ И ПЕПЛА!
— НЕСРАВНЕННАЯ БЕССМЕРТНАЯ СНОВА НА СЦЕНЕ!
— НЕ ПРОПУСТИТЕ САМЫЙ ЗАГАДОЧНЫЙ И САМЫЙ СКАНДАЛЬНЫЙ СПЕКТАКЛЬ!
— КТО СТОИТ ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕМ БЕССМЕРТНОЙ НА СЦЕНУ?!
Публика заинтригованно и торопливо съезжалась к оперетте, от количества экипажей и автомобилей возникла несвойственная толчея.
Изюмов светился, раскланивался, улыбался, благодарил, поздравлял, словно
Даша приехала к театру на пролетке одна, отдала извозчику деньги и несмело зашагала по ступенькам, крепко держа в руках бархатную сумочку.
…Гаврила Емельянович постучал в грим-уборную и, получив «войдите», решительно толкнул дверь.
— Чудо!.. Диво вы наше неувядающее! Вы не можете себе представить, что творится в театре, вокруг театра, в публике! Город сошел с ума, такого ажиотажа я не знал за всю свою жизнь! — Он опустился на колени перед примой, стал часто и страстно целовать ей пальцы. — Это потрясение, сенсация, вселенская непостижимость!
Катенька перестала заниматься прической госпожи, смотрела на происходящее с улыбкой и удовольствием.
Табба, тоже улыбаясь, возразила:
— Полагаю, Гаврила Емельянович, вы преувеличиваете. Разумеется, сенсация, но никак не вселенская.
— Нет, нет, нет!.. Выйдете на сцену и сами все поймете! — Филимонов легонько коснулся плеча артистки. — Как ручка? Не помешает представлению?
— Не волнуйтесь, Гаврила Емельянович, все будет хорошо.
Тот взглянул на прислугу:
— Покиньте нас, мадемуазель, на минуту.
— Как прикажете.
Катенька ушла, директор поднялся с колен, с серьезным лицом спросил:
— Бриллиант, сударыня, надеюсь, при вас?
— Вы желаете получить его до спектакля?
— Это было бы разумно. После занавеса вас разорвут на кусочки, и я просто не доберусь до вас.
— Если вам нужно, вы, сударь, до всего доберетесь. Тем более до бриллианта.
— И все-таки я прошу вручить мне камень немедленно.
— Это звучит как требование.
— Да, мадемуазель, это требование.
— А если я его не выполню, вы отмените представление?
— Нет, не отменю… Однако, рассчитывая на вашу благоразумность, прошу хотя бы обозначить место, где он находится.
— Он находится у моей прислуги.
— У Катеньки?
— Да, у Катеньки.
— То есть я смогу обратиться к ней и получу обещанное?
— Именно так. Но вы, Гаврила Емельянович, обеспокоили меня. Складывается ощущение, будто вы готовите мне некий сюрприз, — произнесла Табба с откровенным недоумением.
— Главный сюрприз, сударыня, представление.
— А кроме того?
— Кроме того, бриллиант, который я рассчитываю получить в качестве вознаграждения.
— Считайте, что вы меня убедили, — произнесла Бессмертная и попросила: — Простите, но мне надо готовиться. Попросите войти Катеньку.
— Вас понял. Успеха! — Филимонов поклонился и покинул гримерку.
Прислуга вернулась в комнату, встревоженно посмотрела на госпожу:
— Что-то нехорошее?
— Непременно будь во время спектакля в зале. Рядом с Дашей для тебя зарезервировано место. Бриллиант пусть остается у нее, пока я не скажу.