Сонные глазки и пижама в лягушечку

Роббинс Том

Даймонд улыбается улыбкой фаталиста, тормозит свой локомотив в миллиметре от пульсирующей матки и, кивнув на потолок, шепчет:

– Десять часов. Боулинг открылся.

10:00

Плотские объятия самодостаточны. Они с легкостью душат биологические нужды, растворяют интеллект, стирают сознание, с успехом перечеркивают голод, усталость, боль, время, голос рассудка, чувство ответственности и совесть, а уж такую мелочь, как грохот боулинга, должны отфильтровать без остатка. Так оно вскоре и происходит: треск разлетающихся кеглей заглушается ритмичным шлепаньем животов – юбка задрана вам на лицо, и вы изо всех сил цепляетесь за осыпающиеся края бездонной

шахты траханья.

Подобно тому, как вагинальные мышцы смыкаются вокруг фаллоса, гигантские мускулы траханья смыкаются вокруг вашей души, превращая ее в капельку мускусного жира, в кусочек наэлектризованного сала, скворчащий на скользкой сковороде. Бартолиновы железы бурлят в собственном соку; всякий раз, когда над ними нависает мошонка, белый пони поднимается на дыбы. Пусть стучат суставы! Пусть хрустят хрящи! Пусть сочится слюна! Пусть…

О боже! Ну что еще?!

Даймонд снова выдает фаталистическую улыбку, и в ритмичных движениях наступает перебой. «Что случилось, милый? – хотите вы спросить. – Пожалуйста, не останавливайся! Не останавливайся никогда…»

Однако слова застывают на онемевших губах: за спиной любовника, заглядывая ему через плечо, нависает фигура, сбившая божественный ритм и прогнавшая белого пони с горной вершины в заросли бузины.

Это же Ураган, во имя всех святых! Дурацкий Ураган, здоровенный индеец. Стоит в дверях туалета – невозмутимо, неподвижно и отрешенно, словно и не догадываясь о своей только что сыгранной роковой роли; стоит живым воплощением самого непростительного, после смерти и телефонной бюрократии, вторжения в гармонию человеческого космоса. Коитус интерраптус. Кровь катит к вашим щекам со скоростью кегельбанного шара – вы буквально слышите ее грохот, – а Ураган тихим спокойным голосом, идущим из сокровенных глубин, произносит:

– Прости, Ларри, но ты просил сказать, когда начнут показывать японского доктора.

10:05

Ураган выходит, Даймонд остается внутри, однако вы чувствуете, как он ужимается.

– Неудачный момент.

– Угу.

– Успех зависит от выбора момента, особенно в любви.

– И на бирже.

– Совершенно верно. Бывают удачные моменты, а бывают неудачные. Сейчас был неудачный.

– Угу.

– М-да… Несвоевременно.

– Угу.

Он продолжает увядать.

– У нас еще будут возможности.

Непонятно, вопрос это или утверждение. Вы говорите:

– Надо вставать, а то он вернется…

– Нет, Ураган ушел к себе в вигвам. И тем не менее…

Он быстрым движением поднимает бедра, нежно целует вас в губы. А затем пятится на четвереньках и целует прямо в «нулевую зону» – уже много крепче. И облизывается, как Будда на пикнике.

Вы поспешно поднимаетесь, внезапно почувствовав себя обнаженной и беззащитной.

– Ну, раз уж мы встали… – говорит он.

– То что?

– Предлагаю посмотреть доктора Ямагучи.

– Я… в общем… – Вы отыскиваете в куче листьев свои трусики – рваные, мокрые, похожие на то, что осталось бы от Красной Шапочки, если бы не пришли дровосеки. – Мне надо освежиться.

Даймонд забирает у вас трусики, подносит к лицу и глубоко вдыхает.

– М-м-м… Такие свежие персики бывают только на ветке.

Вы готовы возмутиться, но долетевший запах – нет, не погибших трусов, а разбросанных вокруг целебных листьев, – напоминает о болезни Даймонда, о надеждах, которые он возлагает на этого клоуна Ямагучи, и вы не протестуете, когда, натянув джинсы, он берет вас за руку и уводит из туалета. Вы оглядываетесь с хмурой улыбкой; заблудившийся разум пытается осознать: неужели здесь, на полу, за пределами офиса «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен», только что разыгрался самый захватывающий эпизод вашей жизни?

10:06

Квартира Урагана, спрятавшаяся за незаметной

дверью на правой стене вестибюля, обставлена мебелью в духе первых переселенцев; индеец из племени команчей, наверное, воспринимает ее как староамериканскую. Вам она кажется просто пошлой, хотя и классом выше, чем уцененное старье Кью-Джо. Гостиная размерами не уступает даймондовской. Вся мебель сдвинута к дальней стене – собирать пыль и вибрировать в унисон с падающими кеглями. У восточной стены стоит громоздкий древний телевизор, а напротив, в центре комнаты (зрение Урагана, похоже, получше вашего), – расположилась софа жесткого вида, обтянутая пошленьким набивным ситцем. У западной стены, рядом с софой, виднеется деревянное колониальное кресло-качалка – явная репродукция, сидеть на которой, должно быть, пренеудобно. В нем и сидит Ураган, однако вопреки названию кресла не раскачивается, а сохраняет каменную, пугающую неподвижность. Он неотрывно смотрит в стену. Точнее, на маленькую картину, висящую на стене. Судя по всему, это и есть знаменитый Ван Гог. Вам, естественно, хочется разглядеть шедевр поближе, но Даймонд увлекает вас прямиком к софе и понуждает присесть.

– А разве у тебя нет телевизора? – шепчете вы в ухо, украшенное серьгой.

– Выкинул его на помойку, когда вернулся из Тимбукту.

С этими словами он вперивается в телевизор – с тем же вниманием, что его сосед уделяет Ван Гогу, – а его рука вползает вам под юбку и стискивает липкое голое бедро. Вы морщитесь, однако не протестуете. «Наверное, это падение рынка виновато, – говорите вы себе, – что я последний стыд потеряла».

10:07

Мотофузо Ямагучи, по-видимому, потратил первые десять минут пресс-конференции на горячие извинения славному городу Сиэтлу, всем населяющим его мужчинам, женщинам и детям, а также человечеству в целом за то, что крепкий алкогольный напиток смутил его сознание, затуманил память и послужил причиной произошедшего вчера вечером комичного казуса, подорвавшего, в свою очередь, доверие общественности и опорочившего пропагандируемые медицинские методы. По виду доктора, однако, не скажешь, что он потерял лицо и готов совершить харакири. Ямагучи сидит в гостиничном конференц-зале за небольшим ярко освещенным столиком, хлопая зажигалкой по здоровенным зубам; в его глазах играют лукавые искорки. Хмурый ведущий – кто-то из онкологического исследовательского центра Фреда Хатчинсона – объявляет, что доктор Ямагучи решил немедленно раскрыть народу некоторые детали своего метода, хотя собирался сделать это завтра, на международной конференции. Надо полагать, таким образом он пытается восстановить пошатнувшееся доверие.

Набитый репортерами зал возбужденно жужжит, а Даймонд сильнее сжимает ваше бедро. Вы коситесь на него, пытаясь угадать, о чем он сейчас думает. Сочувствие сочувствием, а все же непонятно, смягчает ли факт его болезни мучающее вас чувство запачканности или, наоборот, усиливает.

Ямагучи: Сначала, может быть, вопросы?

Репортер: Да, доктор. У вас проблема с алкоголем?

Ямагучи: Конечно, конечно! У каждого пьющего человека есть проблема. Поэтому алкоголь такой популярный. Создает нам проблемы, чтобы не было скучно.

Ученый издает смущенный смешок, репортер выглядит растерянным, а Даймонд улыбается и хлопает свободной рукой по софе:

– Этому парню надо в университете Тимбукту лекции читать!

Репортер (уже другой): Вы не могли бы рассказать о своем приспособлении? О том, которое…

Ямагучи: А! Отлично, что вы спросили! Одну минуту.

Доктор кладет зажигалку на стол, открывает кейс, достает чемоданчик поменьше и, отперев его, извлекает продолговатый объект длиной около пяти дюймов – очевидно, тот самый, вокруг которого вчера разгорелся сыр-бор. И поднимает его вверх.