Соня рапортует
Шрифт:
Задания, полученные от Центра, когда мы уезжали в Польшу, не требовали многого, так что у нас было время осмотреться в чужой стране, получить разрешение на пребывание в ней, подыскать работу, обеспечивающую легальный статус, собрать передатчик и наладить связь с Советским Союзом.
Последнее казалось нам самым простым.
Получить вид на жительство и работу было в те времена очень сложно, так как во многие страны мира хлынули эмигранты из нацистского рейха, и Польша практически закрыла для них свои границы.
Мы начали с поисков хороших знакомых, по возможности коллег Рольфа по профессии. Первыми оказались
Несколько лет назад я случайно услышала о них. После 1945 года Зиркусы сыграли большую роль в деле восстановления Варшавы.
На тот случай, если нам удастся остаться в стране, Зиркус сосватал Рольфу партнера-архитектора. Из Польши нас не выставили, но каждый раз выдавали визу только на десять дней. Мы решили не трепать себе из-за этого нервы, а начать нормальную жизнь, то есть найти подходящее жилье и смонтировать передатчик.
27 февраля 1936 года мы въехали в дом на две семьи в варшавском предместье Анин. Верхний этаж в летние месяцы занимала пожилая супружеская пара. Муж был армейским капитаном, что нам не очень подходило.
И вот я впервые одна собрала свой передатчик, с тревогой думая, удастся ли мне наладить связь. Устанавливать контакт с кем-либо из официальных советских представителей нам было запрещено. Вспомнив, как действовал Эрнст, я поместила передатчик в пустой патефонный ящик.
В памяти живо встает та ночь, когда впервые в этой квартире я при тусклом свете вновь взялась за ключ, нижней частью которого служила все та же старая добрая китайская линейка с выведенным на ней чудесным изречением. Эта вещица путешествовала со мной по белому свету, а сейчас используется для вычеркивания длиннот — надеюсь, всех! — в моей рукописи.
Я посылала вызов в течение двух минут, настроила приемник, и — о блаженное чувство облегчения! — сразу же пришел ответ. Я настолько обрадовалась, что, подтверждая получение ответа, поспешила и напутала: прежде со мною такого никогда не случалось.
Само собой разумеется, как только мы оказались в Польше, я заинтересовалась ее экономикой и политикой. Я сочла бы неестественным нежелание поближе познакомиться со страной, где я жила, не говоря уже о том, что такое знакомство было важно для нашей работы. Кроме того, не заинтересуйся я всем этим, мне было бы просто скучно. Я изучала польский язык и позабыла свой китайский, доставшийся мне так нелегко. Еще в Мукдене и Шанхае меня поразило, как много можно узнать от отдельных людей, если не пренебрегать таким источником информации, да и основательное изучение различных газет позволяло сделать интересные выводы. Впрочем, на первых порах мы почти не понимали польскую прессу.
Лиха беда начало! В нашем распоряжении были подходящий для работы дом, хорошая радиосвязь с Центром и сосватанный нам Зиркусом архитектор, который при условии внесения небольшой суммы был готов взять Рольфа в партнеры. Естественно, он тоже ничего не знал о том, чем мы занимались. Но оставалась одна трудная проблема: у нас по-прежнему не было постоянного вида на жительство. Вновь и вновь нам приходилось обивать пороги, просить, доказывать, сносить издевательское обращение, вежливо и терпеливо вымаливать продление срока визы.
Из письма родителям:
«…Годичной визы еще нет. Снова мы получили лишь временную. Рольф должен почти ежедневно наведываться в управление по выдаче виз и уже обзавелся прекрасными связями, например послал туда в качестве поручителя нашего знакомца Зиркуса. Все твердят нам, как это трудно, а без визы Рольф не может как следует работать».
Четыре недели спустя:
«…Наше дело — в который раз — должно решиться на днях. Рольф наверняка раз сорок, я не преувеличиваю, побывал во всех мыслимых инстанциях».
Рольф в этой ситуации вел себя замечательно. Не знаю, смогла ли бы я держаться так спокойно и умно, имея дело с полуфашистскими властями.
Так или иначе, промаявшись несколько месяцев, мы наконец получили визу сроком на год. Таким образом, Рольф успешно решил две стоявшие перед нами трудные задачи: получение визы и обретение легального статуса.
Кроме меня, в Польшу отправился еще болгарский товарищ, которого я встречала в Москве. Он обосновался в Катовице или Познани и должен был установить связи в Силезии, а также создать в самой стране разведывательную группу. Его жена и дети остались в Москве, и он с трудом обживался в Польше. Я встречалась с ним раз в месяц, должна была помогать ему советами и передавать его донесения в Центр. Его работа тогда только начиналась, подробностей я сейчас уже не помню.
О другом контакте, который мне было приказано установить, как только мы устроимся, я дока еще почти ничего не знала.
Я и сама нелегко привыкала к новой обстановке. Из письма домой: «…Варшава нам нравится, но по сравнению с Китаем Европа скучна».
Я жила оторванная от всего, что в течение пяти лет занимало все мои мысли и чувства, а полноценной замены не было. С Рольфом мы жили как два товарища, ни разу не поссорились, у нас был наш сын и общие интересы, но я чувствовала себя подавленной, а Рольфу наверняка приходилось еще тяжелее.
Незадолго до рождения ребенка мне пришлось поехать в Краков, чтобы увидеться с болгарским товарищем. Краков — прекрасный город, и меня всегда радовали такие поездки. Я посещала замок, церкви и… магазины тканей. Однако я быстро уставала. Мне не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в маленький нетопленый номер на третьем этаже гостиницы. Я пыталась справиться с плохим настроением и думала, как жаль, что рождения моего ребенка не ожидают с радостью два человека. Из моего номера я могла видеть дом напротив. Какой-то мужчина стоял у окна, повернувшись в профиль. Внезапно в его объятия скользнула девушка… Счастливые!
27 апреля 1936 года в клинике «Опека» по адресу: Варшава, Хмельна, 35, родилась моя Янина. Это был здоровый, прелестный ребенок. 1 мая, когда Нине исполнилось четыре дня и ее принесли ко мне в комнату для кормления, с улицы внезапно донеслась музыка. «Интернационал»! Незаконная демонстрация! Я встала и с ребенком на руках подбежала к окну.
Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это была главврач, доктор Украинчик. Она посмотрела вниз, на улицу, и тихо сказала: «Там мои дочери».
В последующие годы я иногда спрашивала себя, не нашли ли ее девочки свой конец в Варшавском гетто?