Соперницы
Шрифт:
— Как тебя зовут, я не расслышала? — спросила она.
— Тата, — шепотом сказала девчонка.
— Тата… А сколько тебе лет?
— Девять.
— Ого! А мне только семь с половиной. Ты, Тата, стихов наизусть не знаешь, да? Ты не стесняйся, подумаешь, стихи. Я тебя сейчас научу, никто и не поймет ничего. Хочешь?
— Хочу!
— Ну, повторяй за мной: «Как повяжешь галстук, береги его!»
Послушно повторяя звучные строчки, некрасивая Тата с обожанием смотрела на бойкую девочку в розовом платье. Этот вечер, казавшийся настоящим наказанием, вечер, который она просидела в углу, чувствуя себя чужой, никому не нужной среди этих чистеньких избалованных деток, среди всего этого опасного великолепия,
— Ну вот, вроде ничего, — одобрила наконец Света исполненные Татой стихи. — Пойдем, расскажешь, и мама тебе тоже вручит подарок.
Девочки вернулись в комнату, и Тата, прочитав стихи и сорвав жидкие аплодисменты, получила набор цветных карандашей. А Свету мать обняла и горячо расцеловала в обе щеки. Праздник шел своим чередом. Дети, собравшись вокруг пианино, спели несколько песен под веселый аккомпанемент Елены, попили чаю с пирогами, поиграли в фанты. Тата больше не сидела в углу, а тоже участвовала в общих развлечениях. Правда, все еще была скованна, хмуро косилась на других детей и держалась поближе к Светланке. Той же это пристальное внимание к собственной особе постепенно стало надоедать. За чаем она специально попросила переставить ее чашку на другой конец стола, напротив Таты, а после угощения уселась на диване в обнимку с одноклассницей Марусей и о чем-то шепталась с ней, поминутно заливаясь смехом. Тата исподлобья следила за девочками с другого конца комнаты.
— А давайте в прятки! В прятки! — предложил Сережа.
— Ура! В прятки! — захлопала в ладоши белокурая Маруся.
Сережа отвернулся к стене и принялся считать до ста, в коридоре застучали башмаки — дети с визгом и хохотом разбегались по квартире. Все приглашенные уже не раз бывали в гостях у Полетаевых и быстро находили себе укрытия. Тата же, попавшая в дом впервые, не знала, где можно спрятаться, и прибежала в единственное известное ей место — в закуток напротив ванной, где хозяйская дочка разучивала с ней стихи. Из ниши доносился быстрый шепот и хихиканье, а нырнув за темное драповое пальто, Тата вдруг наткнулась на кого-то в темноте.
— Ты зачем сюда приперлась? Здесь мы с Марусей прячемся! — со злостью прошипел кто-то, и Тата разглядела в темноте быстрые Светины глаза.
Из-за ее плеча выглядывала хорошенькая Маруся.
— А я не знала, — растерянно пробормотала Тата и осторожно спросила: — А можно и я с вами?
— Тут места на троих нет, — заявила Света.
А Маруся добавила противным тонким голоском:
— Чего пристала как банный лист? Дуй отсюда! Не видишь, тут занято.
И она обеими руками вытолкнула Тату из укрытия. По коридору уже шествовал Сережка, он громко окликнул растерявшуюся девочку:
— Эй ты, дылда, я тебя нашел! Чего выставилась посреди прохода? Думаешь, тебя не видно?
— Заткнись, жирдяй! — грубо бросила Тата.
Она локтем больно отпихнула мальчишку и, стараясь отделаться от щипавших в горле злых слез, быстро пошла по коридору в сторону кухни, туда, где грохотала кастрюлями и противнями ее приемная мать, и повторяла про себя: «Я все равно, все равно буду с ней дружить! Она научит меня быть такой же красивой и смелой, как она. И я… я стану такой же! Такой же, как она!»
6
Утро ломилось в каюту, надувая ветром огрызок застиранной занавески над крохотным окном. Снаружи неслись отрывистые корабельные
Я, наскоро перекусив, торопилась наверх — синьора-хозяйка потребовала явиться к одиннадцати, чтобы получить от нее особо ценные указания по поводу ваяния будущей нетленки. В коридоре встретился сосед — несчастный муж «блистательной Натали», бог весть почему повергнувшей вчера Стефанию в шоковое состояние. Мужчина — кажется, толстуха с косами называла его Женей, — между прочим, был вполне еще ничего себе: высокий, подтянутый, легкий, с тонкими чертами лица, резкими скулами, выразительными глазами, отливающими на солнце зеленью, чуть длинноватыми, осветленными сединой волосами. Этакий постаревший прекрасный принц, по ошибке женившийся на Бабе-яге.
— Доброе утро, — поздоровался он со мной. — К Угличу подъезжаем, сейчас остановка будет. Пойдете в город?
— Вряд ли, — покачала головой я. — Я здесь на работе, не могу надолго отлучаться.
— Жаль, — улыбнулся он. — А я слышал, тут можно на интересные места посмотреть.
Обменявшись бессмысленным набором добрососедских любезностей, мы разошлись в разные стороны, и я поспешила к месту службы.
Дверь люкса оказалась не заперта, я для начала постучала, но, не дождавшись ответа, решила самовольно проникнуть в обитель избранных. Ничего себе, однако, оформляют тут номера — сплошная фальшивая позолота, темно-красный бархат, розовый мрамор, настенные бра со свисающими хрустальными подвесками. Голубчик вроде бы не производит впечатления любителя этакой сусальной роскоши, должно быть, оформители проявили фантазию. А впрочем, пипл, как говорится, хавает, значит, все верно.
На маленьком столике стыла едва начатая чашка кофе. На полу, прямо посреди комнаты, валялся, раззявив широкую пасть, дорожный чемодан, поперек него растрепались несколько платьев. А за дверями смежной комнаты, похоже, бушевал скандал.
— Я вообще не хотела сюда ехать! — гневно гремела Стефания. — Если бы не Эд со своим вечным «я хочу побывать на родине, я ее совсем не помню», ноги бы моей здесь не было. Вся эта ностальгическая чушь не для меня, я слишком много денег потратила в свое время на психоаналитиков, чтобы избавиться от совковых воспоминаний.
— Но раз уж ты согласилась, раз все равно приехала, — увещевал Голубчик, — что вдруг на тебя нашло? Почему обязательно надо именно сейчас все бросить и свалить обратно?
— Неважно. Просто я поняла, что не могу. И не хочу! Мне все здесь противно, даже воздух! Я схожу в этом порту, и точка.
— Это нечестно! Ты не имеешь права! — взвился вдруг невидимый Эд.
Хотел, наверно, проявить характер, но возглас получился надсадный, мальчишеский.
— Что-о?
— Ты не имеешь права решать это одна, ничего не объясняя, — продолжал Эд. — Мне надоело быть привязанным к твоей юбке. Ты мне не даешь устроиться на работу, жить отдельно, хочешь все время держать меня при себе. Мне двадцать лет, я взрослый мужчина, понимаешь? Я все время пляшу под твою дудку, сколько можно? Мне здесь нравится, и я не собираюсь возвращаться.
— Эдвард, милый… — сбавила обороты мадам.
— Я отсюда никуда не двинусь, и точка, — перебил он. — И что ты мне сделаешь? Выкрадешь паспорт и оставишь здесь без денег? Насильно заберешь с собой?
— Дорогой мой, — вкрадчиво произнесла Стефания, — поверь, у меня есть веские причины…
— Какие?
— В самом деле, Свет, — поддержал Голубчик. — Ты как-то слишком уж авторитарно принимаешь решения. Парень действительно уже взрослый и имеет право на свое мнение. Что касается меня… Хочу напомнить, что мы кое о чем с тобой договорились…