Соперницы
Шрифт:
Эд сел рядом с ней, привычным жестом сцепил пальцы в замок, опустил голову, задумавшись. Мать лгала ему, это было очевидно, читалось в ее неестественно блестящих, избегающих его глазах.
— А что вас связывало в прошлом? И кто ее муж? У тебя что, роман с ним? Но ведь… это же не Голубчик, верно?
— Ты решил мне допрос учинить? — нахмурилась Стефания. — По-моему, ты лезешь не в свое дело.
— Но если эта женщина является в наш дом, обвиняет тебя, по-моему, это уже мое дело.
— Прекрати, — Стефания, потеряв терпение,
— Просто хочу понять, о чем говорила эта мадам. Что такое ты сделала в прошлом? Почему она сказала, что ты арестантка? Я вижу, что тебя всю трясет. С самой первой минуты, когда мы сели на теплоход. Я хочу во всем разобраться.
— Не в чем здесь разбираться! — холодно отрезала Стефания. — Эта женщина… она сумасшедшая! Да, мы были немного знакомы в прошлом. Но это все! Больше мне нечего рассказать.
— Тогда почему, почему ты ничего не рассказываешь мне о жизни в России? Я даже девичьей фамилии твоей не знаю…
— Потому что я не хочу, чтобы какой-нибудь журналист начал раскапывать мое прошлое. Ты вроде большой мальчик уже, должен понимать: я публичное лицо, и любая новая информация обо мне тут же попадет в газеты. И совершенно незачем выставлять на обозрение подробности моей биографии.
— А я и не прошу выставлять на обозрение, я прошу ответить только мне. Или ты думаешь, я тут же побегу докладывать все первому встречному папарацци?
Стефания хотела что-то ответить, но Эд не дал ей сказать, махнув рукой и продолжая взволнованный монолог:
— И что же за прошлое у тебя, которое не должно попасть в газеты? Почему мы уехали из России? Почему ты сменила имя? Почему я родился здесь, если мой отец был итальянцем? Почему я совсем ничего не помню про вас с ним?
— Довольно! — она резко вскочила с дивана.
Такой я ее еще не видела — волосы разметались по плечам, глаза сверкают яростью, на бледном обморочном лице ярко пламенеют пятна лихорадочного румянца.
— Я не желаю больше об этом говорить. И ни на какие вопросы отвечать не стану. Это моя жизнь, и я не обязана ни перед кем отчитываться. Даже перед тобой!
Стефания прошла к бару, щедро плеснула виски в низкий толстостенный стакан и махнула залпом, не разбавляя и не закусывая. Как легко слетел с нее налет спокойной холодной аристократичности. Эта женщина — резкая, властная, темпераментная — была почти незнакома мне.
— Значит, — снова начал Эд, — мне нельзя спрашивать даже о своем прошлом.
— Значит, нельзя! — отрезала Стефания. — Все. Закрыли тему! Считай, что я жестокая, несправедливая… Как хочешь! Оправдываться я не собираюсь.
И тут наконец подала голос я:
— Извините, Стефания, уже второй час, вы обещали отпустить меня в город. И Эд дал слово меня проводить…
Кажется, оба они забыли о моем присутствии, дернулись на звук и замерли. Затем Эд, бросив на прощание хмурый подозрительный взгляд
Никакого слова он, конечно, не давал, я выдумала это, чтобы увести его и позволить его матери опомниться. То, что ей это необходимо, я точно знала, потому что, в отличие от Эда, благодаря прочитанным записям кое-что понимала в этой истории.
16
…
Возвращаться — плохая примета. Так мама говорила.
Бежим по улице, торопимся на экзамен в музыкальную школу. Мамины каблуки — цок-цок по мостовой. Белая рука — твердая, с коротко остриженными ногтями, рука пианистки — сжимает мою ладошку. Я перепрыгиваю через трещины в асфальте. Вдруг останавливаюсь.
— Что? Что ты, детка? — Мама присаживается рядом со мной на корточки, заглядывает в глаза.
— Забыла… Ленту забыла. Как я на сцене без банта? Давай вернемся.
— Нет, — мама сжимает губы. — Нельзя. Плохая примета! Провалишься на экзамене!
— Не пойду без банта. Не хочу! Не хочу! — реву и топаю ногами.
Мама снимает с шеи легчайший шелковый шарфик, перламутровый на просвет, пахнущий знакомыми духами.
— Вот посмотри!
Разворачивает передо мной шарф, быстро целует, собирая губами слезинки. Я прижимаю шарф к щеке, уже не плачу, спрашиваю:
— А почему возвращаться — плохая примета?
— Не знаю, доченька, так говорят…
За окном машины мелькают заснеженные улицы, сугробы, привалившиеся к стенам домов. Разноцветные окна — живые, теплые — подмигивают мне. Стекло запотевает от моего дыхания. Стаскивая перчатку, стираю ладонью влагу и вздрагиваю. Нет кольца на пальце — маминого кольца, старинного, из тяжелого темного серебра, с крупным гранатом в окантовке.
Забыла. В спальне, на тумбочке у кровати. Сняла украшения, когда легла подремать перед вечерним спектаклем. Без кольца нельзя. Сегодня премьера. «Тоска». Тянусь вперед, пальцами стучу по могучему болоньевому плечу водителя:
— Володя, притормози. Нужно вернуться. Я забыла кольцо.
— Светлана Алексеевна, не успеем, — косится на часы водитель. — Ведь полтора часа осталось, а вам еще гримироваться. Может, шут с ним?
— Говорю тебе, разворачивайся! — резко бросаю я. — Я никуда не поеду без кольца!