Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
Шрифт:
Прошло около 2 месяцев нашей крепостной жизни и подготовки к возможному походу вновь на Шуру, для чего Алиханов держал с князем Тарковским постоянную связь. Тем временем мы изредка получали с нарочным короткие письма от семей из Шуры. Конечно, нас всех искали и сразу же арестовали бы тех, кто не ушел бы в горы. Получил и полковник Ржевуцкий печальное известие о смерти генерала Мищенко.
Через несколько дней после нашего ухода восстановившаяся в Шуре большевистская власть решила обратить внимание на мирно живущего генерала Мищенко. Один из комиссаров, если память мне не изменяет Каргальский, в сопровождении отряда красноармейцев из Астрахани, явился на дачу генерала и вышедшей к нему супруге заявил, что хочет видеть товарища генерала. Генерал Мищенко вышел, как всегда, в офицерской тужурке с погонами и Георгиевским крестом на шее. Первая фраза комиссара была: «Вот что, товарищ, сперва снимите эти побрякушки, а потом будем разговаривать». Красноармейцы вели себя дерзко, вызывающе и пытались сорвать
Питание в крепости было большей частью вегетарианское, так как мясных консервов было в запасе очень мало. Пришлось из сушеных овощей приготавливать и первое, и второе. Изредка Алиханов доставлял нам свежую баранину. Горцы вообще мяса едят мало, только в случае приема гостей. Обыкновенно ихняя пища состояла из сыра, сушеного бараньего курдюка, чеснока и изредка супа–хинкала с галушками и бараньим жиром.
Появились слухи что турецкие пленные, выпущенные Временным правительством и пробравшиеся на Кавказ, чтобы следовать дальше к себе на родину, собираются в ауле Кази–Кумухе. Куда якобы прибывают турецкие офицеры. С нами по–прехснему живут 10 турецких солдат.
В середине июля получили от князя Тарковского распоряжение выступить с 2 горными орудиями на перевал Арактау и оттуда продемонстрировать наступление на селение Унцукуль, родное селение большевистского вождя Дагестана инженера Дагадаева. Наш небольшой отряд милиции в 100 — 200 человек при наших 2 горных орудиях, пройдя один переход, стал на самом верхнем плато перевала. Подходя к нему, мы испытали сильнейшую грозу, которая в горах особенно наводит стихийный страх. Многие видели, вероятно, и не раз, грозу в открытом поле, море и в лесу, но в горах все это во много раз сильнее, благодаря 4- и даже 6–кратному эху. От грома камни срываются и летят через голову в пропасть, молния с шелестом проносится над головой и внизу под нами с адским треском разряжается. Все застигнутые грозой прижимаются к скалам. Лошади поворачиваются задом к пропасти, сбиваясь в кучу, давая людям приют между своими ногами. Сверху обрушиваются потоки воды, грозя смыть на своем пути все. Надо ждать и только ждать конца грозы. Ну вот, как внезапно гроза началась, так внезапно она и кончилась, и сразу над головами откуда-то появился громадный орел, камнем бросившийся куда-то вниз.
Стали на позицию. Внизу виден аул, цель нашей демонстрации, и появившееся солнце заиграло на редких железных крышах аула. Сразу узнали дом инженера Дагадаева и пустили в него несколько снарядов. Первый раз в жизни мне пришлось стрелять под такими большим углом склонения. Не было смысла зря тратить драгоценные снаряды, и мы, простояв еще день, вернулись обратно в Хунзах.
Пехота наша (милиция) все-таки спустилась вниз и потревожила большевистское гнездо. Такая же демонстрация, но с другой стороны аула, была проделана отрядом князя Тарковского.
Вернувшись в Хунзах, мы узнали, что за это время кем-то был убит сам Дагадаев, как говорят, с целью грабежа, ибо у него были вынуты все золотые зубы. Но в горах говорят, что «правду также трудно отыскать, как и маленький камень, упавший в реку Кара–Койсу».
В начале августа наконец получено приказание собрать все, что будет боеспособным, и двинуться на Темир–Хан–Шуру Одновременно князь Тарковский должен двинуть свой отряд со стороны аула Коронай.
Кроме двух горных орудий, полковник Дрындин сколотил дивизион из старых полевых орудий 1877 года (клиновых) и 1895 года (поршневых). Пехота присоединялась к нам по дороге, группами, со своими старшими, вернее с муллами, кто пеший, кто конный. Впереди зеленое знамя «газавата». Смесь племен и наречий. Алиханов заранее разослал по аулам своих гонцов с призывом изгнать большевиков из Дагестана и позвать Царя. Это был оригинальный поход: шли толпой, не имея понятия о строе и, как водится у мусульман, от намаза до намаза (молитвы). Шесть раз мулла слезал с коня и призывал правоверных к молитве. Все бросались к воде, расстилали свои бурки и начинали молиться. В это время противник, если бы захотел, мог бы голыми руками без капли крови взять всех в плен. Но вероятно, и у противника был такой же порядок.
Помолившись, двигались дальше и вот на 4 — 5–е сутки вышли на перевал Шенширик, последний перед Шурой. Она дымилась перед нами. Кем она была занята — неизвестно, так как были слухи, что со стороны Баку пришел и занял Петровск отряд генерала Бичерахова, организованный и богато снабженный техникой англичанами для защиты Баку от турок, которые двигались вслед за ним. Кто же находится в Шуре, где же большевики? Ответ был скоро получен. При дальнейшем продвижении на Шуру наши разведчики, под командой поручика Петрова, вошли в соприкосновение с передовыми частями большевистского гарнизона города. На наш одиночный огонь из старых орудий противник ответил беглым огнем и метким из 3–дюймовых скорострельных горных орудий. После этого появившаяся конница красных оттеснила нашу милицию к Араканским воротам (узкий проход между двумя хребтами), но стоявший на Шеншерике наш взвод 3–дюймовых горных орудий открыл беглый огонь прямой наводкой и обратил красных в бегство. В
Сам Тарковский был около Шуры и вел переговоры с генералом Бичераховым, находящимся в Петровске, об общих действиях против большевиков, но отряд последнего, состоявший главным образом из казаков, желавших скорее добраться до дому, не был настроен для этого, а кроме того, перед Бичераховым был все тот же старый противник — турки, пропущенный грузинским правительством через территорию Грузии.
Отходя от Шуры, мы узнали, что нашим противником, удачно стрелявшим по нас, был полковник Закутовский, командовавший красной артиллерией, коренной шуринец, офицер 21–й и 52–й артиллерийских бригад и георгиевский кавалер. Еще в мирное время на полигоне он считался наилучшим стрелком. Автор очерка был во время войны некоторое время адъютантом дивизиона, которым командовал Закутовский, на Западном фронте под Бжезанами и где он своим умелым руководством огнем артиллерии заслужил Георгиевский крест. Говорят, что его помощником был также шуринец капитан Воробьев. Оба потом исчезли до нашего вступления в Шуру. Закутовский умер не дождавшись Суда и возмездия. На наш же призыв к борьбе с большевиками он не отозвался, выжидая событий. К сожалению, было немало таких офицеров–шкурников, но многие из них все же прогадали, так как пришедшая вторично в Шуру большевистская власть все-таки с ними расправилась.
* * *
Итак, решив пока не подвергать Шуру ужасам гражданской войны, князь Тарковский начал вести переговоры с генералом Бичераховым. Положение в общем создалось крайне запутанное: большевистский гарнизон из Астрахани чувствовал себя неуверенно, связь с красной Астраханью была потеряна вследствие ликвидации в Баку «Центрокаспия», примкнувшего к Бичерахову. Поэтому обе канонерки, гулявшие по Каспийскому морю, переменили ориентацию, благо в то время благодаря англичанам у Бичерахова было много денег. Бичерахов, а по другим источникам сами англичане, ликвидировал всех комиссаров Баку в количестве 23.
Итак в Шуре — большевики, в Петровске — Бичерахов, около Шуры в горах — Тарковский и с юга идут «освободители» — турки.
По дороге в Хунзах произошло происшествие, повлиявшее на наше первоначальное решение. На одном из ночлегов около ручья, ночью, один из наших офицеров проснулся от какого-то предчувствия и увидел подкрадывающегося с кинжалом в руке к нашей спящей группе горца. Не растерявшись, офицер схватил ручную гранату и бросил ее в нападающего. Мы все вскочили на ноги и услыхали крики и топот ног в темноте, уносивших, очевидно, раненого. После этого, получив приглашение ротмистра Хуршилова идти на Гуниб, где у него был небольшой домик, мы, передав все орудия Алиханову, отправились, кто верхом на коне, а кто на лошаке (катер), на Гуниб. Другая часть наших офицеров пошла в аул Чох. Миновавши аул Араканы — узкое ущелье, в котором днем на камнях можно было сжарить барана, а ночью замерзнуть, мы в два перехода достигли Гуниба. По дороге все встречные горцы с удивлением разглядывали нашу странную «конную» группу, если можно было ее назвать конной. Алиханов и его сын имели нормальный вид горцев, но мы, остальные, одетые кто в чем, истрепанные, не могли иметь воинского вида, тем более что все внимание было обращено на то, чтобы удержаться на острой спине катера, идущего только тротом. Кто имел папаху, кто выцветшую артиллерийскую фуражку, но все в бурке в адскую жару. Как раз эта бурка и спасала от жары, ибо приподнявши ее сзади и чуть спереди, получали «сквозняк», а папаха не пропускала лучи солнца и только время от времени надо было ее приподнимать и освежать голову.
Во время этого перехода мы убедились, что народ Дагестана все время жил только слухами и надеждой на возвращение старого времени. Пунктом для получения и обмена сведений был каждый горный ключ, пересекавший путь. Выбиваясь из скалы и наполняя каменный водоем, он собирал всех спутников и у него всегда торчали конные и пешие и стада баранов. Все жадно пили ледяную ключевую воду, и должен сказать, что пили с каким-то благоговением, хотя мы были и не в Сахаре. У водоема висела каменная кружка и на стене была выбита по–арабски надпись и всегда одна и та же. Вот ее перевод: «Путник, благодари Аллаха за этот божественный напиток, который Он дает тебе!» Всегда при встрече первое приветствие было «Селям Аллейкюм!», на которое отвечали: «Во Аллейкюм Селям!» Второй вопрос: «Ким аул?» (какого аула), чтобы знать, из какого лагеря, — может быть, противного? И третий вопрос: «Кой да барасса?» (куда идешь) Эти вопросы на общем принятом языке кумукского народа. Уже после этого идут жадные вопросы: «Кто в Шуре? Где Тарковский? Где Нажмуддин Гоцинский?», иногда — «Где Узун Хаджи? Где турки и где инглези?». На все надо было толково отвечать, и если наступал час молитвы, то все спешили совершить намаз Пища играла второстепенное значение. Горец довольствуется очень малым, особенно в дороге. В хуржинах у него кусок чурека, кусок сыра овечьего и иногда сушеный курдюк. Дикий чеснок под рукой, воду же дает Аллах. Не курят и не пьют ни водки, ни вина. Разве иногда на плоскости.