Сорняк, обвивший сумку палача
Шрифт:
— Возможно, — сказала она, фыркая. — Тем не менее я буду вне себя, если окажется, что мы проделали весь этот путь пешком напрасно.
Но отец оказался прав. Идя вдоль каменной стены, окружавшей, словно затянутый ремень, возвышавшийся над рекой церковный двор, я увидела верх синего «воксхолла» инспектора Хьюитта, осторожно выглядывавший в конце тропинки. Самого инспектора не было видно, когда мы ступили на порог и вошли в церковь.
Утренняя молитва была столь же торжественна, как заупокойная месса. Я точно это знаю, потому что мы, де Люсы, — католики; на самом деле мы привилегированные
«Кроме того, — как говорит отец, — вести дела с местными — наш непременный долг».
Этим утром церковь была набита под завязку. Даже балкон под колокольней кишел людьми из деревни, стремившимися попасть как можно ближе, не оказавшись при этом невежливыми, к Месту Преступления.
Ниаллы нигде не было видно. Я сразу же обратила внимание. Миссис Мюллет и ее мужа Альфа тоже. Если я знаю нашу миссис Мюллет, в этот самый момент она бомбардирует Ниаллу сосисками и вопросами. «Потчует и пытает», как это называет Даффи.
Синтия уже стояла на коленях в середине первого ряда, молясь каким-то богам, которых хотела подкупить, перед началом службы. Она всегда первая опускалась на колени и первая вскакивала. Иногда я думала о ней как о духовном рулевом Святого Танкреда.
Первый раз, поскольку дело касалось того, кого я знала лично, я ждала службу с нетерпением. Викарий, как я ожидала, изречет что-нибудь вдохновленное кончиной Руперта — со вкусом, но назидательное. «В разгар жизни мы рядом со смертью» — таково мое предположение.
Но, когда викарий взошел на кафедру, он выглядел странно подавленным, и дело было не только в том, что Синтия провела указательным пальцем в белой перчатке по деревянной подставке, на которой стояли разрозненные экземпляры гимнария [61] и «Книги общей молитвы». Фактически викарий вообще не упоминал о происшествии до самого конца службы.
— В свете трагических обстоятельств минувшего вечера, — произнес он тихим торжественным голосом, — полиция попросила, чтобы приходской зал был доступен для них, пока они не закончат работу. Следовательно, только этим утром наши обычные закуски будут сервированы в доме священника. Желающие сердечно приглашаются присоединиться к нам после службы. А теперь Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух…
61
Гимнарий — литургическая книга у католиков, методистов и др., содержащая псалмы, которые поются на ежедневных службах.
И все! Никаких высказываний на тему «незнакомца среди нас» вроде тех, что он изрекал, когда Горация Бонепенни убили в Букшоу. Никаких размышлений о бессмертии души… Ничего.
Если быть абсолютно честной, я чувствовала себя обманутой.
Никогда не получается выскочить из церкви, по крайней мере из Святого Танкреда, на солнце, как пробка из бутылки. Всегда приходится остановиться у двери, чтобы пожать руку викарию и сделать несколько обязательных замечаний по поводу проповеди,
Отец выбрал проповедь, Даффи и Фели — погоду (свиньи!), Даффи прокомментировала замечательную ясность неба, а Фели — тепло. Так что выбора у меня было мало, а викарий уже пожимал мне руку.
— Как дела у Мэг? — спросила я. Правду говоря, я совершенно забыла о Мэг до настоящего момента, и этот вопрос пришел мне в голову только сейчас.
Лицо викария слегка побледнело, или мне показалось?
Он глянул налево, затем направо, очень быстро. Синтия болталась на улице среди надгробий, уже на полпути к дому священника.
— Боюсь, не могу тебе сказать, — сказал он. — Понимаешь ли, она…
— Викарий! У меня к вам малоприятный разговор, вы знаете!
Это Бонни Спирлинг. Бонни был одним из Спирлингов, что из усадьбы «Наутилус», и он, как когда-то заметил отец, скатился псу под хвост из-за лошадей.
Поскольку Бонни имел форму заглавной буквы Д, никто не мог миновать его, и викарий теперь был тесно зажат между монументальным животом Бонни и готическим дверным косяком. Тетушка Фелисити и Доггер, полагаю, до сих пор заперты где-то в вестибюле, стоя в очереди, словно матросы тонущей подводной лодки перед спасительным люком.
Пока Бонни продолжал сводить счеты (что-то на тему десятины и шокирующе плохого состояния обивки на скамейках для коленопреклонения), я увидела возможность сбежать.
— О боже, — заметила я отцу, — похоже, викария задерживают. Я побегу в дом священника и посмотрю, чем могу помочь по части чашек и блюдец.
Ни один отец на земле не может найти в себе силы, чтобы отказать такому доброму ребенку, и я унеслась прочь, словно заяц.
— Доброе утро! — прокричала я Синтии, пробегая мимо.
Я перепрыгнула через ступеньки и забежала за угол к фасаду дома священника. Дверь была открыта, и я слышала голоса на кухне и в задней части дома. Женский институт, решила я: некоторые из них выскользнули со службы пораньше, чтобы поставить чайник.
Я стояла в слабо освещенном коридоре, прислушиваясь. Времени было в обрез, но совершенно ни к чему, чтобы меня застукали. Последний раз бросив взгляд на блестящий коричневый линолеум, я вошла в кабинет викария и закрыла за собой дверь.
Мэг, разумеется, давно ушла, но одеяло, которым викарий ее вчера укрыл, до сих пор валялось скомканным на софе, как будто Мэг только что отбросила его, встала и вышла из комнаты, оставив за собой, как бы это сказать помягче, лесной запах — влажных листьев, темной земли и не совсем идеальной личной гигиены.
Но не успела я включить мозг, как дверь распахнулась.
— Что ты тут делаешь?
Не стоит говорить, что это была Синтия. Она ловко прикрыла дверь за собой.
— О, здравствуйте, миссис Ричардсон, — сказала я. — Я просто зашла посмотреть, здесь ли еще Мэг. Не то чтобы она могла быть тут, конечно, но я беспокоюсь за нее, видите ли, и…
Когда не хватает слов, воспользуйтесь жестами. Эта уловка никогда не подводила меня в прошлом, и я надеялась, что не подведет и сейчас.
Я вцепилась в скомканное одеяло и начала его складывать. При этом что-то упало с едва слышным стуком на ковер.