Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др.
Шрифт:
—
«Нет, хлопцы, нет [нет, нет] не хочу! Что за разгульство такое! Как вам не надоест повесничать? И без того уже [И так уже] прослыли мы, бог знает, какими буянами. Ложитесь лучше спать». Так говорил Левко разгульным товарищам своим, подговаривавшим его на новые проказы. «Прощайте, братцы! покойная вам ночь». И быстрыми шагами шел от них по улице. «Спит ли моя ясноокая Ганна?» думал он, подходя к знакомой нам уже [уже вам] хате, увенчанной вишневыми деревьями. Среди тишины послышался тихий говор. Левко остановился. Между деревьями [вишня<ми>] забелела рубашка. Мелькнула синяя запаска. «Что значит?» подумал он [Левко] и подкрался поближе и спрятался за вишню. При свете месяца блистало лицо стоявшей перед ним девушки [блистало перед ним лицо девушки] Это Ганна. Но кто же этот высокий человек, стоявший к нему спиною? Напрасно обсматривал он [Левко напрасно обсматривал] его сзади: тень покрывала его с головы до ног. Сзади только он был [С одной стороны был он] освещен месяцем. Но немного приближившись к нему, он уже подвергался
«Прощай, Ганна!» закричал парубок, обнявши голову и с ужасом отскочил [отступил] назад, встретивши жесткие усы. «Прощай, красавица [Ганна]!» вскричал другой, но на сей раз полетел стремглав от тяжелого толчка головы. «Прощай, прощай, Ганна!» закричало несколько парубков, повиснув к нему на шею. «Провалитесь, проклятые [чертовские] сорванцы!» кричал голова, отбиваясь и притопывая к ним ногами. «Что я вам за Ганна? Поприставали, проклятые, как мухи к меду! Убирайтесь к отцам на виселицу, чортовы дети! Дам я вам Ганны!»
«Голова! голова! это голова! [„это голова“ вписано. ]» закричали хлопцы и разбежались во все стороны.
«Ай да батько!» говорил Левко, очнувшись от своего изумления и [«очнувшись от своего изумления и» вписано. ] глядя в след уходившему с ругательствами голове. «Вот какие за тобой водятся проказы! Славно! [Далее начато: То-то] А я дивлюсь да передумываю, что бы это значило, что он всё притворяется глухим, когда станешь ему говорить о деле. Постой же, старый хрен, ты у меня будешь знать, как таскаться под окнами молодых девушек, будешь знать, как отбивать чужих невест. Гей, хлопцы, сюда! сюда!» кричал он, махая руками к парубкам, которые снова собрались в кучу. «Ступайте сюды! Я увещевал [усовещевал] вас идти спать, а теперь раздумал, и сам готов хоть целую ночь гулять с вами».
«Вот дело сказано!» сказал плечистый и дородный парубок, считавшийся первым гулякой и повесой на селе. «Мне всё кажется тошно, как будто недостает чего-то [Вместо „тошно ~ чего-то“: что потерял шапку или люльку] если не удается погулять порядком и настроить штук. Всё как будто не достает чего-то, как будто потерял шапку или люльку, словом [одним словом] не козак да и только».
«Согласны ли вы побесить хорошенько сегодня голову?»
«Голову?»
«Да, голову. Что он в самом деле задумал? Он управляется [управляет] у нас, как будто гетьман какой. Мало того, что помыкает как своими холопьями, еще и подъезжает к девчатам нашим. Ведь, я думаю, во всем [в целом] селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова».
«Это так, это так!» закричали в один голос все хлопцы.
«Что ж мы, ребята, за холопья у него? Разве [а. И так-таки б. Разве в. Ведь] мы <не> такого же рода как он; мы, слава богу, вольные козаки [Вместо „мы ~ козаки“: мы вольные козаки]! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные козаки!»
«Покажем!» закричали парубки.
«А у меня [А мне] как нарочно», продолжал Левко [«продолжал Левко» вписано. ]: «сложилась славная песня про голову. Пойдемте, я вас выучу», продолжал <он>, ударив рукою по струнам бандуры. «Да слушайте: попереодевайтесь, кто во что ни попало».
«Гуляй, козацкая голова!» сказал плечистый парубок, ударив ногою в ногу и хлопнув руками. «Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься, будто поминаешь давние годы. Любо, вольно на сердце, а душа как будто в раю. Гей, хлопцы! Гей! Гуляй!» И толпа шумно пронеслась по улицам. И благочестивые старушки, пробужденные криком, подымали окошки и крестились сонною рукою, говоря: «Ну, теперь гуляют парубки!»
—
ПАРУБКИ ГУЛЯЮТ
Блистательный месяц, прогуливаясь в необъятных пустынях своего [чудно<го>] неба, не налюбуясь красавицею землею [и озирая красавицу землю] раздумно остановился над хатою [одною хатою] которой неровные окна одни только светились среди уснувших улиц, как будто спрашивая: «какие это люди осмелились при моем серебряном свете разводить презренный и неприятный для глаз огонь свой?», [«как будто ~ свой» вписано. ] Это жилище головы. Голова давно уже окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы заснул уже; но у него [у него тепе<рь>] в хате гость, винокур, присланный помещиком, имевшим небольшой участок земли в селе между вольными козаками, вместе с мельником [«вместе с мельником» вписано. ] строить винокурню. На почетном месте, под самым покутом, сидел гость, низенькой [небольшой] толстенькой человек, с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую трубку, поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший [подымавший<ся>] из трубки превращенный в золу табак. Облака дыма быстро разростались над ним, облекали его в сизый туман, и казалось [и тогда чудилось] будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом [за стол] в хате головы. Под носом торчали коротенькие, густые и широкие усы [Вместо «густые ~ усы»: но густые усы] Но они так неясно мелькали сквозь серую табачную атмосферу, что взглянувшему, без сомнения, показались бы они мышью, которую <винокур> поймал и держал во рту своем, подрывая [Вместо «показались бы ~ подрывая»: почудилось бы, что винокур держал в зубах своих мышь и тем подрывал] монополию анбарного кота. Голова сидел, как хозяин, в одной рубашке и шароварах [и полотняных шароварах] Орлиный глаз его, как вечереющее солнце, начинал жмуриться и меркнуть. [начинал уже блистать не так ярко] На конце стола курил люльку один [сидел один] из сельских десятских, составлявших команду головы, сидевший из почтения к хозяину в свитке [Вместо «сидевший ~ в свитке»: один только из почтения к [голове] [свое<му?>] хозяину не снявший свитки]
«Но скоро ли вы думаете», сказал голова, [Далее было: а. обращаясь б. зевая] кладя крест на зевнувший рот свой и оборотившись к винокуру: «поставить вашу винокурню?»
«Когда бог поможет, сват, то к осени надеемся закурить [а. Если бог поможет, то к осени и закурим, за лето думаем б. Да нужно бы, сват, чтобы к осени, за лето управиться] А на Покрову, я готов поставить бог знает что, если пан голова не будет [не будут] писать ногами немецкие крендели по дороге». [Вместо «ногами ~ по дороге»: по дороге ногами немецкие крендели] По произнесении сих слов глазки [Тут узенькие глазки] винокура пропали; вместо их протянулись лучи до самых ушей, туловище стало колебаться от смеха [а. лицо начало дрожать от смеха б. вся голова] а веселые губы оставили на мгновение [Далее было: люльку] дымившуюся люльку.
«Теперь, сват, еще слава богу», отвечал голова: «винниц развелось немного. А вот в старое время, когда провожал я царицу по переяславской дороге; еще покойный Безбородько…»
«Ну, сват, вспомнил время!» прервал винокур. «Тогда oт Кременчука [от Полтавы] до самых Ромен не было ни одной винницы. А теперь… Слышал ли ты, что проклятые немцы повыдумывали? Говорят, станут курить не так, как все христиане [Говорят, будто не так, как курят все христиане] добрые, дровами, а как-то паром». Говоря это [эти слова] винокур в размышлении глядел [глядел над] на стол и на расставленные на нем руки свои. «Каким паром… ей богу, не знаю».
«Что за дурни, прости господи, эти немцы!» сказал голова. «Я бы батогом их, собачьих детей! Слыханное ли дело, чтобы паром можно было кипятить что? Потому, это бы ложку борщу нельзя бы поднести, не изжаривши [не поджаривши] губ вместо молодого поросенка».
«И ты, сват», прервала [прервала в это время] сидевшая на лежанке, поджавши ноги, свояченица: «будешь всё это время жить у нас без жены?»
«А для чего она мне? Добро бы, что доброе было».
«Будто не хороша собою?» сказал голова, устремив на него глаз свой.
«Куды тебе хороша? Стара мов бис [як бис] Харя вся в морщинах, будто выпорожненный кошелек». [Далее было: а. При <этих словах?> б. Голова винокура зашаталась снова, оживленная раскачиваемою] И голова винокура раскачалась снова от громкого смеха.
В это время что-то стало шарить за дверью [«что-то ~ за дверью» вписано. ] дверь растворилась, и мужик, не снимая шапки, ступил в хату и стал как будто в раздумьи, разинувши рот и озирая потолок [разинувши рот на потолок хаты] Это был знакомец наш Каленик. «Вот я и домой пришел!» проговорил <он>, садясь на лавку у дверей и не обращая внимания на присутствующих. «Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги подкашиваются» [так и подкашиваются] продолжал, почти повалившись [валясь] на лавку у дверей. «Достань-ка там, баба, тулуп подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей богу, не приду: ноги болят. Достань его там, он лежит близ покута. Гляди только не опрокинь [Да гляди, не расшиби там] горшка с тертым [с размолотым] тютюном. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня. Пусть уже я сам его достану». Каленик приподнялся [поднялся] немного, но неодолимая сила приковала его [удержала] к скамейке.