Сорок изыскателей. За березовыми книгами
Шрифт:
— Всю жизнь мы будем ее презирать, — глухо сказал он.
— Пре-зи-ра-ем! Пре-зи-ра-ем! — хором звонко проскандировали все.
Вряд ли Эльвира услышала нас. Сквозь притворенную дверь доносились ее короткие смешки.
Не говоря ни слова, мы спустились с крыльца и медленно зашагали в Курбу.
Николай Викторович выслушал мой рассказ с горькой усмешкой.
— И вам не повезло, и мне не повезло. Очутились мы с вами у разбитого корыта: вы не нашли березовых книг, а я голову ломаю, куда делась Ира. Значит, кончаем поход. Надо как-то суметь достать машину до Ярославля. Оттуда поездом в Москву. А сейчас
Все, кроме Ленечки, выстроились во дворе школы. Таня, Галя и Лида встали сбоку.
Наступила абсолютная тишина.
Николай Викторович поднялся на крыльцо. Гриша сделал перекличку, подошел чеканным шагом и отдал рапорт.
Начальник похода начал говорить:
— В тот день, когда один из вас едва не превратился в полного инвалида… — Николай Викторович не видел, что этот самый «инвалид», прикованный к «воронечнику», без моего разрешения допрыгал до окна и сейчас, за спиною начальника, разинув рот, сгорал от любопытства. — В тот день директор школы гостеприимно раскрыл перед нами двери с одним только условием: не ходить на их выпускной вечер, не портить настроения молодежи, вступающей в жизнь…
Тут Николай Викторович сделал паузу. И вновь его голос загремел с удвоенной силой.
— Какой позор! Какое отсутствие элементарной культуры! Вы воспользовались тем, что меня нет, отправились на вечер в таком ужасающем виде и танцевали там с механизаторами.
Николай Викторович перевел дыхание и уничтожающе посмотрел на неподвижно стоявших «преступниц».
— Простите, я вас перебью. — Сзади стоял директор, такой вежливый, такой гостеприимно улыбающийся. — Только что звонили из сельсовета: пустая трехтонка идет в Ярославль, через пять минут она будет у ворот школы.
Николай Викторович посмотрел на директора, потом обвел взглядом строй ребят.
— «Большая» линейка переносится в Ярославль, там я сообщу свое решение, — сказал он, — а сейчас пять минут на сборы. Быстро!
Через полсекунды двор опустел. Я и Николай Викторович сердечно пожали руку директору и поблагодарили его.
Глава двадцать первая
Последний день
В Ярославле машина довезла нас до каких-то ворот. Слева были дома, а справа, за тенистой липовой аллеей, словно земля провалилась. И я не сразу сообразил, что мы стоим на верху горы. Я прошел несколько шагов вперед. По откосу росли старые липы, и в просветах между их зелеными макушками глубоко внизу я неожиданно увидел огромное светлое пространство. Будто широчайшая голубая дорога прошла под горою. Макушки кудрявых лип мне мешали смотреть, и все же я понял: эта дорога была Волга.
— Ура-а-а! — закричали ребята и, забыв о вещах, оставленных на тротуаре, подбежали к чугунной решетке.
Мы встали рядком, и тотчас же смолкли наши голоса. Во все глаза глядели мы вперед и вниз.
И на нашем берегу, и за Волгой раскинулся огромный город с высокими трубами заводов, со множеством зданий, высоких и низких. Налево макушки лип мешали мне разглядеть легкие, словно сплетенные из паутины, пролеты длинного железнодорожного моста, что рисовались на фоне неба. А далеко, на той стороне Волги, за городом, за полями, в сиреневой дымке угадывались лесные просторы.
Но невольно хотелось смотреть только на Волгу.
Лодочки плескались у берега. Байдарка, словно кинжалом, резала воду. Моторная лодка, высунув нос, мчалась вперед.
Проплыл белый, как лебедь, большой, трехэтажный пароход…
— Полюбовались — хватит! — Взволнованный возглас Николая Викторовича встряхнул и меня и всех. — Мы с доктором пойдем разговаривать по телефону с Москвой. Через полчаса вернемся, а вы… Тут, на улице, конечно, не место — найдите где-нибудь укромный уголок и там расположитесь.
— Пожалуйста, на самом берегу Волги, — попросил лежавший на носилках Ленечка.
— Доктор, идемте! — заторопил меня Николай Викторович.
На телефонной станции беднягу ожидал новый сокрушительный удар: его номер вообще не ответил.
— Я подожду вас внизу, — не оглядываясь, глухо бросил он и вышел.
Жены я не застал дома, со мной говорил Тычинка.
— Послушайте, милейший доктор, ведь вы пошли по неправильному пути.
Тычинка начал мне подробно объяснять: оказывается, берестяные книги могут быть двух видов. Если бы мы не нашли, а только бы напали на след берестяных рукописей с буквами, процарапанными косточками, и то это было бы замечательно — березовые книги двенадцатого или тринадцатого века. А в семнадцатом столетии в Сибири и на Севере трудно было доставать пергамент, и потому поневоле там писали иногда на бересте, но чернилами. Потом листы сшивали, чтобы не коробились, и переплетали с деревянными или металлическими крышками. Словом, такие книги кое-где в музеях сохранились.
— Очень жаль, значит, ваша экспедиция закончилась неудачей. — Послышался далекий вздох Тычинки.
Мы пожелали друг другу здоровья. Я повесил трубку и вышел.
Я никогда не думал, чтобы так быстро могли меняться люди. Николай Викторович стоял у входа в почтамт. Он сиял так, словно само полуденное солнце бросило все свои лучи на его глаза и на его улыбку. Он держал за обе руки темноволосую девушку в синем с цветочками платье, в темно-синих туфлях, в соломенной шляпке еще больших размеров, чем у меня.
Конечно, передо мной стояла исчезнувшая жена Николая Викторовича — прекрасная Ира. Я крепко пожал ей руку.
— Идемте в «Кафе-мороженое», — пригласил меня Николай Викторович.
Это было самое настоящее предательство по отношению к нашим ребятам: удрать и наслаждаться мороженым без них. Но Николай Викторович больше всего на свете любил Иру, а Ира больше всего на свете любила мороженое.
Мы сели за первый столик справа. Официантка приняла от нас заказ.
Ира начала рассказывать о своих приключениях.
Она поехала на дачу купить у тети танкетки, которые той были малы, и попала на день рождения дедушки; ее никак не отпускали. Наконец она вернулась в Москву и прочла телеграмму. Там стояло: «Я сомневаюсь, что ты меня любишь». Когда Ира сейчас повторила эти слова, голос ее дрогнул… Она помчалась в Ярославль. Почему она выбрала именно этот город? Потому что знала: мы путешествуем где-то по Ярославской области.
Официантка принесла двойные порции мороженого. В каждой мельхиоровой вазочке было по десять шариков размером с небольшие яблочки. Коричневые, розовые, кремовые, цвета какао, цвета кофе с молоком, цвета давленой земляники… Каждый-шарик обладал своим особенным, ни с чем не сравнимым вкусом и ароматом…