Сорок монет
Шрифт:
— Что, не по душе?
— Не очень-то по душе, — откровенно признался Гайли. — Да и справится лиг она?
— Ещё как справится! — убеждённо ответил Тойли. — Девушка умная, агроном с высшим образованием. Понимает и землю, и воду. И народ понимает — уже год как парторг. Не беспокойся, знает она людям цену, и тебе, и мне, кому хочешь.
— Так ведь женщина! Женщина! — закричал Кособокий. — Если скажешь, что женщина может быть министром, я поверю. А вот председателем колхоза…
— Шасолтан хоть и молодая, а поумнее тысячи таких
— Слыхал! — улыбнулся Тойли Мерген, кивнув в сторону жены.
— Вы как хотите, а моё дело маленькое, — устранился от спора Гайли. Он решительно встал, нахлобучил на лоб свою островерхую шапку и шагнул к выходу. Но в дверях обернулся и с недоброй усмешкой произнёс: — Если тебе, дорогой Тойли, станет скучно дома сидеть, приходи, поможешь мне собирать с приусадебного участка капусту и морковь…
Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.
Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущённо спросила:
— Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?
Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.
— Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.
Близких и дальних родственников Тойли Мергену хватало, но в доме у него было малолюдно. Обе его дочери после замужества жили отдельно — у них уже были свои семьи. Сын Аман пока ещё не женился, но стал убеждённым горожанином. В прошлом году он окончил сельскохозяйственный институт и вернулся в родной колхоз инженером-механизатором. Однако проработал здесь недолго. После пяти лет учёбы в Ашхабаде его неудержимо тянуло в город. В конце концов он уехал из колхоза и поступил на работу в автопарк, обслуживающий Каракумский канал.
Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.
— Будет ли тебе хорошо, — говорил он жене, — если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идёт туда, куда влечёт его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живёт, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.
А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.
Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос об его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.
Аман бросился к телефону.
— Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?
Узнав голос сына, Акнабат,
— Пока, сынок, ещё всё неясно.
— Мама, ты плачешь?
— Нет, сынок.
— Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.
— Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она всё-таки женщина.
— Мама, ты не только женщина, ты — жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.
— Постараюсь, сынок.
— Я вечером ещё позвоню.
— Позвони, сынок…
Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.
— Папа ещё не вернулся с собрания?
— Кет, пока не пришёл.
— А что всё-таки слышно? Что отец говорит?
— Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.
— Ну, а какое у него настроение?
— Откуда же мне знать. Придёт, попьёт чаю, поест и снова уйдёт.
— А ты бы спросила.
— Ай, сынок, спрашивай, не спрашивай — и без того всё выяснится.
— Когда?
— Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня-завтра кончат.
— Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…
В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.
— Салам, папа!
— А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?
— Ничего, папа. А как у тебя?
— Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.
— Собрание кончилось?
— В своё время и ему конец придёт.
— А как ты думаешь, что решат?
— Пока трудно сказать.
— И не чувствуешь, к чему дело клонится?
— Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.
— Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.
— А ты здесь зачем?
— Ну, всё-таки, папа…
— Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело — только зря мать тревожишь. Понял?
— Понял, папа.
— Ну, если понял, спокойной тебе ночи.
Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.
О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.
— Как поживаешь, сынок? — с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.
— Спасибо, папаша, всё в порядке, — как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чём пойдёт речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.
— А об отце ты уже знаешь? — остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.
— Что я должен о нём знать?
— Ну и времена! — покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. — Сын ничего не знает об отце…