Сорок пять(изд.1965)
Шрифт:
— Милостивый государь, я дрался одиннадцать раз, — произнес Сент-Малин с мрачной улыбкой, — двое моих противников были убиты. Полагаю, вам это известно?
— А я, сударь, еще никогда не дрался, — ответил Эрнотон, — не было подходящего случая. Теперь он представился, хотя я и не искал его. Итак, я жду вашего соизволения, милостивый государь.
— Послушайте, — сказал Сент-Малин, тряхнув головой, — мы с вами земляки, оба состоим на королевской службе — не будем же ссориться. Я считаю вас достойным человеком, я протянул бы вам руку, если бы мог себя пересилить. Что поделаешь, я завистлив. Природа создала меня в недобрый час. Ваши достоинства вызвали во мне горькое чувство. Но не беспокойтесь — зависть моя бессильна, к моему величайшему сожалению. Итак, покончим на этом, сударь. По правде говоря, я буду невыносимо страдать, когда вы станете рассказывать о нашей ссоре.
— Никто о ней не узнает, сударь.
— Никто?
— Нет, милостивый государь. Если мы будем драться, я вас убью или погибну сам. Я не из тех, кому не дорога жизнь. Мне двадцать три года; я человек хорошего рода, довольно богат; я надеюсь на свои силы, на будущее и, не сомневайтесь, стану защищаться как лев.
— Ну, а мне, сударь, тридцать лет, и в противоположность вам жизнь мне постыла, ибо я не верю ни в будущее, ни в себя самого. Но, как ни велико мое отвращение к жизни, как ни изверился я в счастье, я предпочел бы с вами не драться.
— Значит, вы готовы извиниться передо мной? — спросил Эрнотон.
— Нет, я и так слишком долго извинялся. Если вам этого мало, тем лучше: вы перестаете быть выше меня.
— Ну, а если, милостивый государь, терпение мое иссякнет и я наброшусь на вас со шпагой?
Сент-Малин судорожно сжал кулаки.
— Что ж, — сказал он, — я брошу оружие.
— Берегитесь, сударь, тогда я ударю вас, но не шпагой!
— Хорошо, ибо в таком случае у меня явится причина для ненависти, и я вас смертельно возненавижу. Затем в один прекрасный день, когда вами овладеет душевная слабость, я поймаю вас, как вы поймали меня сейчас, и убью.
Эрнотон вложил шпагу в ножны.
— Странный вы человек, — сказал он, — и я жалею вас от души.
— Жалеете?
— Да. Вы, должно быть, ужасно страдаете?
— Ужасно.
— И наверное, никогда никого не любили?
— Никогда.
— Но ведь у вас есть же какие-нибудь страсти?
— Только одна.
— Вы уже говорили — зависть.
— Да, а это значит, что я наделен всеми страстями, и притом, к стыду своему, доведенными до крайности: я начинаю обожать женщину, как только она полюбит другого; жаждать золота, когда его трогают чужие руки; стремиться к славе, если она достается не на мою долю. Да, вы верно сказали, господин де Карменж, — я глубоко несчастен.
— И вы не пытались стать лучше? — спросил Эрнотон.
— Мне это никогда не удавалось.
— На что же вы надеетесь? Что намерены делать?
— Что делают медведь, хищная птица? Они кусаются. Но некоторым дрессировщикам удается обучить их себе на пользу. Вот что я такое и чем я, вероятно, стану в руках господина д'Эпернона и господина де Луаньяка. Затем в один прекрасный день они скажут: «Этот зверь взбесился — надо его прикончить».
Эрнотон немного успокоился.
Теперь Сент-Малин уже не вызывал в нем гнева, но стал для него предметом изучения.
— Большая жизненная удача — а вы легко можете ее достичь — исцелит вас, — сказал он. — Развивайте свои дарования, господин де Сент-Малин, и вы преуспеете на войне и в политической интриге. Достигнув власти, вы станете меньше ненавидеть.
— Как бы высоко я ни поднялся, надо мной всегда будет кто-то выше меня, а снизу станет долетать, раздирая мне слух, чей-нибудь насмешливый хохот.
— Мне жаль вас, — повторил Эрнотон.
Оба всадника поскакали обратно в Париж. Один был молчалив, мрачен от того, что услышал, другой — от того, что поведал.
Внезапно Эрнотон протянул Сент-Малину руку.
— Хотите, я постараюсь излечить вас? — предложил он.
— Нет, не пытайтесь, это вам не удастся, — ответил Сент-Малин. — Наоборот, возненавидьте меня — это лучший способ вызвать мое восхищение.
— Я еще раз скажу вам: мне вас жаль, сударь, — сказал Эрнотон.
Через час оба всадника прибыли в Лувр и направились к казарме Сорока пяти.
Король отсутствовал и должен был возвратиться только вечером.
XXXI. О том, как господин де Луаньяк обратился к Сорока пяти с краткой речью
Все молодые гасконцы расположились у окон, чтобы не пропустить возвращения короля.
При этом каждым из них владели различные помыслы.
Сент-Малин был исполнен ненависти, стыда, честолюбия; сердце его пылало, брови хмурились.
Эрнотон уже позабыл о том, что произошло, и думал об одном — кто та дама, которой он дал возможность проникнуть в Париж под видом пажа и которую неожиданно увидел в роскошных носилках.
Здесь было о чем поразмыслить человеку, более склонному к мечтательности, чем к честолюбивым расчетам.
Поэтому Эрнотон, лишь случайно подняв голову, заметил, что Сент-Малин исчез.
Он мгновенно сообразил, в чем дело.
Сент-Малин не упустил минуты, когда вернулся король, и отправился к нему.
Эрнотон быстро прошел через галерею и явился к королю как раз тогда, когда от него выходил Сент-Малин.
— Смотрите, — радостно сказал он Эрнотону, — что мне подарил король.
И он показал ему золотую цепь.
— Поздравляю вас, сударь, — молвил Эрнотон без малейшего волнения.
И он в свою очередь прошел к королю.
Сент-Малин, ожидавший проявления зависти со стороны господина де Карменжа, был ошеломлен невозмутимостью соперника и стал поджидать его.
Эрнотон пробыл у короля минут десять, которые Сент-Малину показались вечностью.
Наконец он вышел. Сент-Малин окинул товарища быстрым взглядом, и сердце его забилось ровнее: Эрнотон вышел с пустыми руками.