Сорок пять(изд.1979)
Шрифт:
Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходна.
Хозяин пожелал, чтобы супруга разделила сыпавшиеся на него похвалы.
Он принялся искать ее глазами, но тщетно.
— Куда она запропастилась? — спросил он у поваренка.
— Ах, хозяин, ей золотое дно подвернулось, — ответил тот. — Она меняет ваше старое железо на новенькие денежки.
— Надеюсь, речь идет не о моей боевой кирасе и каске! — возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.
— Да нет
В зал вошла ликующая госпожа Фурнишон.
— Что с тобой? — спросила она, глядя на взволнованного мужа.
— Говорят, будто ты продала мое оружие.
— Ну и что же?
— А я не хочу, чтобы его продавали!
— Да ведь у нас сейчас мир, и две новых кастрюли лучше, чем старая кираса.
— Но с тех пор как вышел королевский указ, о котором говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, невыгодно, — заметил Шалабр.
— Торговец уже давно делает мне самые заманчивые предложения, — сказала госпожа Фурнишон. — Ну, а сегодня я не могла устоять. Десять экю, сударь, это десять экю, а старая кираса всегда остается старой кирасой.
— Как! Десять экю? — изумился Шалабр. — Так дорого? О черт!
Он задумался.
— Десять экю! — повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. — Вы слышите, господин Самюэль?
Господин Самюэль уже исчез.
— Но помилуйте, — молвил господин де Луаньяк, — торговец рискует попасть на виселицу!
— Он славный малый, безобидный и сговорчивый, — продолжала госпожа Фурнишон.
— А что он делает со всем этим железом?
— Продает на вес.
— На вес! — повторил господин де Луаньяк. — И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?
— За старую кирасу и старую каску.
— Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый, за этим что-то кроется!
— Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! — сказал Шалабр, и глаза его загорелись. — Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа — и шлемы, и наручи, и кирасы.
— Как! Вы продали бы латы своих предков? — насмешливо спросил Сент-Малин.
— Ах, сударь, — сказал Эсташ де Мираду, — вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.
— Подумаешь! — возразил Шалабр. — В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.
За столом становилось все оживленнее благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишонов были хорошо наперчены.
Голоса достигали наивысшего диапазона, тарелки гремели, головы наполнялись туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывающего о своем падении из окна, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.
— И веселятся же эти люди, — сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался Эрнотон, — а почему, и сами не знают.
— Что до меня, — ответил Карменж, — я вовсе не в радостном настроении.
— И напрасно, сударь мой, — продолжал Луаньяк, — для таких, как вы, Париж — золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.
— Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, — возразил Эрнотон. — Вы держите, по-видимому, в руках нити, приводящие нас в движение. Сделайте же мне милость — не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменж, как с марионеткой.
— Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, — сказал Луаньяк с учтивым поклоном. — Двоих я выделил здесь с первого взгляда: вас — столько в вашей внешности сдержанности и достоинства — и другого молодого человека, вон того, скрытного и мрачного с виду.
— Как его зовут?
— Де Сент-Малин.
— А почему вы выделили именно нас, сударь, разрешите полюбопытствовать?
— Потому что я вас знаю.
— Меня? — удивленно спросил Эрнотон.
— Вас, его и всех, кто здесь находится, ибо командир должен знать своих солдат.
— Значит, все эти люди…
— Завтра же будут моими солдатами.
— Но я думал, что господин д'Эпернон…
— Тсс! Не произносите этого имени и вообще не произносите здесь никаких имен. Навострите уши и закройте рот: этот совет — одна из милостей, которые я вам обещал.
— Благодарю вас, сударь.
Луаньяк отер усы и встал.
— Господа, — сказал он, — раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стакан испанского вина за благоденствие всех присутствующих.
Предложение это вызвало бурные рукоплескания.
— Они большей частью пьяны, — сказал Луаньяк Эрнотону. — Момент подходящий, чтобы выведать у каждого его подноготную, но времени, к сожалению, мало. — И, повысив голос, он крикнул: — Эй, метр Фурнишон, удалите-ка отсюда женщин, детей и слуг!
Лардиль, ворча, поднялась с места, она не успела доесть сладкого.
Милитор не шевельнулся.
— Ты что, не слышишь? — спросил Луаньяк тоном, не допускающим возражения. — Ну, живо на кухню, господин Милитор!
Через несколько минут в зале остались только сорок пять сотрапезников и господин де Луаньяк.
— Господа, — обратился к ним последний, — каждый из вас знает, кем он вызван в Париж, или же догадывается об этом… Ладно, ладно, не выкрикивайте имен: вы знаете, и этого достаточно.